ROD NICEWICZ ... /Ницевич, Нецевич, Нацевич, Нацович / Niecewicz

21 поколение за последние 600 лет. 2939 кровных родственников
Текущее время: 29-03, 10:53

Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 13 ] 
Автор Сообщение
СообщениеДобавлено: 22-10, 09:12 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса" В.С.Герасименко, машинный перевод с украинского)

Раздел 1
Пруссы.

Несмотря на расселение по довольно значительной по своим размерам междуречной лесистой местности, племена летто-литовцев достигли со временем определенного группового объединения и впоследствии стали именоваться в этой местности следующим образом: вдоль реки Западная Двина – латгалами, в нижнем течении Немана, а также по рекам Дубисси и Несвязи – жмудинами, а в среднем течении Немана и по реке Влии – литвинами. На юго-западе от этих мест обитания литвинов лежали земли еще одного литовского группового объединения – ятвягов.
Дальше на запад от всех этих народностей, по центру поморья нынешней Польши, от устья Вислы до устья Немана, испокон веков жили 10 «колен» племени древних пруссов. Общая площадь 11 отдельных прусских племенных территорий составляла там 42 тыс. км2. Каждое из этих прусских «колен» именовалось в прошлом конкретным топонимом отдельной территории, на которой оно постоянно проживало: помезани, погезани, вармийцы, наттанги, самбы, надрови, скалови, барты (бартенситы), сосуды и галинды (Птоломеевы). Однако в далеком прошлом считалось, что западное племенное объединение литовцев состояло вообще только из трех групп племен, которые постоянно находились тогда отделенными друг от друга – пруссов, галиндов и судинов (ятвягов или палешан). При этом племенная территория, которую занимали ятвяги на крайнем востоке тех прусских земель, поначалу выглядела вообще довольно незначительным, ибо составляла только каких-то 17 тыс. км2.
Поскольку размеры отдельных, еще вполне лесных племенных территорий расселения древних пруссов были небольшими, то и численность каждого из 10 «колен» прусского племени была довольно плотной. Потому всем «едокам» этих колен нужно было иметь в ту пору, для удовлетворения собственных продовольственных нужд, которые обеспечивала соответствующая сельскохозяйственная деятельность и ее реальные результаты, никак не меньше чем по 2,5 – 3 десятины пахотных почв. О этот момент в жизни всех без исключения людей речь будет в подробностях вестись дальше. Между тем одна из трех групп прусских племен, галинды, вообще жила тогда в «пуще галиндской», где таких почв было крайне мало. Кроме того, на землях латгалов, литовцев и пруссов существовало 4.819 рек и речек, уже вообще даже не принимая во внимание их никогда не именовавшихся многочисленных протоков, которые соединялись с двумя морями, а также там существовали многочисленные болота и озера. Все это вместе, еще больше ограничивало площадь земли для сельскохозяйственной деятельности литовского народа.
Поэтому в древних поселениях литовцев пахотной земли, пригодной для той сельскохозяйственной деятельности, постоянно было мало. И сами эти поселения чаще всего были довольно незначительными по своим размерам и малолюдными, поскольку они насчитывали «прирезанные» земельные наделы лишь общей площадью от 45 до 90 десятин пахотного грунта [398]. Вследствие этого наиболее значимыми для прусского племени выступали его поселение на морском побережье. Эта местность, известная под общим названием Elbląg, которое определяет название речки, протекающей от озера Друзно к Вислинского залива. Однако в былые времена эта река имела там, конечно, другое русло и совсем другое название.
Также испокон веков были плотно заселенными земли Самбрии и Наттангии, где на каждом квадратном километре проживало до 10 человек, и у них существовала вполне отдельная культура Dollkeim-Kovrovo. Однако отдельные земли в той Прибалтике (Пруссии), несмотря на свою общую малочисленность, древние пруссы практически начали «осваивать» лишь в начале II тысячелетия. Поэтому некоторые местности прусской территории, разделенной на 11 частей, постоянно находились тогда еще крайне малонаселенными. Следующими выступали, например, земля Кульмская (Добжинская) и земля Любавия, которые находились вблизи реки Висла, но уже поодаль от акватории Балтийского моря. Между тем морское побережье, особенно устья рек Висла и Преголя, постоянно оставалось местом наибольшего скопления пруссов вообще из разных колен этого племени (это и была так называемая местность Elbląg). Потому что именно в этих местах находились многочисленные и удобные бухты, вполне приспособлены для каботажа небольших морских судов, кнорре, которыми тогда пользовались (морские) торговцы на (довольно длинном) древнем торговом пути из Европы до Скандинавии, а также в противоположном направлении.
Это позволяло прусской народности постоянно поддерживать с теми морскими торговцами слишком тесные и вполне взаимовыгодные отношения. Уже в i тысячелетии нашей эры на прусской земле существовали три довольно известные барахолку – в городах Трусо и Друзно, в Погезании, и в городе Виските. Вследствие такого непрерывного торгового общения с морскими торговцами сами прибрежные пруссы со временем также превратились в ловких торговых посредников, которые поставляли различные товары, что приходило к ним «с моря», тем племенам латгалов, литвинов и ятвягов, которые «осели» по отдаленным от него берегам рек Неман и Западная Двина, вместе со всеми их протоками. Конечно, «морской товар» поставлялся пруссами также до земель русинских вендов, древних жителей междуречья Вислы и Западного Буга.
Вместе с тем южное балтийское поморье имело свой собственный и полностью эксклюзивный товар, которых возник из смолы сосен эры древнего третичного периода в истории Земли, то есть товар, который имел уже несколько миллионов лет существования, и вообще мог храниться, без каких-либо изменений, почти постоянно. Речь идет о янтарь, украшения из которого весьма ценились в древнем мире и встречались даже у людей поры неолита.
Эти украшения, уже в начале II тысячелетия до нашей эры распространились по всему региону греко-микенской культуры, а также вообще на Ближнем Востоке, в Средней Азии и других местностях дальнего от юга Балтики. Возможно произошло это потому, что в древнюю пору янтарь был не только ценным украшением, но и нес другую, как считалось тогда главную для этого товара функцию – магическую. Именно «магические свойства» играли тогда для людей или определяющую роль в привлекательности украшений из янтаря. Таким образом даже в те, еще вообще прадавние времена, торговля янтарем уже была весьма распространенной и поэтому выступала у пруссов на втором месте после хлебопашества.
Существовали два главных торговых пути сушей, которыми в акваторию Средиземного моря доставлялся этот драгоценный (и магический) товар. В каменном и бронзовом веках, когда главным поставщиком янтаря еще выступала Дания, этот путь начинался с устья Эльбы (Лабы) и в конце концов приводил к северной Италии. Но позже, в железном веке, когда функции главного поставщика янтаря перешли к восточных прибалтийских земель, этот товар сначала доставлялся (пруссами), так называемым «янтарным путем по побережью», до самого устья Вислы, а уже потом, сначала той рекой, через город Познань, а затем через Силезию, Венгрию и Балканы, его путь вел к Адриатическому морю.
Именно на этом торговом пути фиксируется подавляющее большинство иллирийских топонимов в землях Восточной Европы. В эпоху расцвета Римской Империи, И – Y века нашей эры, европейский янтарный путь также начинался с весьма доступного устья реки Висла и вел оттуда, через Австрию и Венгрию, к итальянской земле. Таким образом не одно тысячелетие подряд европейский янтарный путь начинался именно в землях «прусской Литвы» и функционировал постоянно. Поэтому уже действительно истинные торговцы с этой древней прусской народности испокон веков занимались той прибыльной янтарной торговлей и путешествовали со своим ценным товаром всем известным на ту пору древним миром.
Очень выгодно, с точки зрения прибрежной посреднической торговли, размещения прусских земель на южном балтийском побережье только постоянно усиливалось с течением времени, когда менее экзотический, но более нужный многим людям межплеменной товарный обмен начал стремительно расти. Потому что именно в земле древних пруссов завозили морем, из разных стран, многочисленные новые товары, которые постепенно начали в этих странах массово производить. Поступали туда морем даже товары из Римской Империи, то есть морской торговый путь между этими местностями был для римского общества достаточно хорошо известным.
Из новых товаров наиболее нужными для общества этой поры постепенно появились разнообразные металлические изделия, особенно необходимые для удовлетворения потребностей приморских народов, которые вообще не имели их собственного производства за отсутствием у них соответствующей исходной для такого сырья. Вследствие этого Дания, например, с определенной поры стала вообще выменивать свой янтарь именно делящийся только на металл, необходимый для производства бронзы, то есть на олово и медь, а еще принимала за него золотом.
Так или иначе, но в результате постоянного многовекового общения при торговых операциях древний прусский язык многое дал родственному с ним праславянскому языку соседнего большого по численности племени венедов, еще в самый момент ее создания и при дальнейшем (первичном) становлении. По крайней мере с другими славянскими народами, носителями многих будущих разновидностей диалектов той праславянского языка, даже с весьма далекими чехами, древние пруссы всегда общались вполне свободно. Возможно именно поэтому культура древних пруссов уже на стыке тысячелетий оказалась наиболее развитой и безусловно преобладала собой культурные достижения всех других племен и народностей «литовской основы».
Именно у племен древних пруссов впервые возникли жрецы, или вайлоты, главными обязанностями которых в их обществе выступало лечения людей, а уже потом возникал выполнение жертвоприношений богам, наложения заклятий и все такое. Жрецы высшей касты, кривое-кривейта, имели главным своим долгом надзор за народными судьями и святилищами, где были развиты древние «огненные» верования этого народа. Центром подобных верований стоял тогда город Велава (Велау или Вылов), в Наттангии, где, якобы, находилась святая роща Ромове. Однако с этими выводами сейчас не соглашается довольно много исследователей, которые вообще считают существование кривое – верховного жреца в древних пруссов, мифом.
У Петра с Дузбурга , который в своей хронику XIII века. впервые привел именно то слово, «кривое», ее носитель определенно выступал жрецом огня. Однако, вполне возможно, что он просто «ввел» эту личность в свою хронику, пользуясь специфическим «литературным приемом», и вообще не имел для этого какого-то определенного реального основания. Просто таким образом он хотел наглядно показать верным католикам своеобразие верований язычников-огнепоклонников. Верования этих язычников хронист продемонстрировал всему католическому миру как полную противоположность верованию христиан, ибо даже остатков упомянутой им святой роще Ромове археологи в Пруссии так еще и до сих пор не нашли. В этом вопросе история древних пруссов также остается преимущественно «темной и непонятной».
Как бы то ни стало, святой римский престол провозгласил те «огненные» верования людей сугубо языческими и поставил их сторонников вне человеческими законами. Он натравил на борьбу с пруссами целый сонм правоверных католиков. В результате многолетнее нашествие разных народов католического мира на «прусских язычников» завершилась тем, что все 10 «колен» этой народности на их собственной земле было частично истреблено, частично вытеснены, а немногочисленные остатки этого племени были теми захватчиками постепенно ассимилированы. Все эти события в истории жизни древних пруссов успели завершиться уже к XVI ст..
Однако в прошлой истории человечества ни одно государство и ни один народ, не оказывались уничтоженными в корне. Государства просто меняли свое (личное) название, а народ, даже при полном завоевании его земель и других силовых действиях сильнейшего за него захватчика, всегда успевал приспосабливаться к новым жизненным обстоятельствам и никогда не погибал «без следа». Но за свободными до того, а потом уже покоренными супостатами людьми, преимущественно исчезала пока собственная речь спаплюженої ними нации. Так произошло и в этом случае – прусская речь впоследствии превратилась в «мертвую», а вместе с ней в прошлое отошло много прусских антропонимов.
Как бы только чего подобного до этого не произошло сейчас с нынешней Украиной и с ее самым древним, среди всех существующих ныне славянских языков, собственным (украинским) языком.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22-10, 09:44 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса" В.С.Герасименко)

Раздел 2
Тевтонцы.

Завоевание земель литовского народа началось еще в самом начале XIII в.. Незадолго перед тем завершился трехлетний третий крестовый поход на Палестину, который состоялся под руководством высших руководителей Святой Римской Империи, Англии и Франции (1189 – 1192). Большое количество рыцарей тех трех крестовых походов, которую еще существенно увеличили пять следующих, с течением времени однако взрослела и стала требовать для себя какой-то «оседлости», но свободной земли тогда для их компактного расселения в континентальной (католической) Европе уже вообще не осталось.
Попытка «осадить» рыцарей в Венгрии, в земли Бурца (Борца), на границе с Валахией, на площади в 12 тыс. км2, которую им выделил для этого венгерский король и где теми рыцарями крестовых походов даже был сооружен замок Крейцбург, сейчас закончилась их полным разгромом, когда они начали еще и посягать на земли соседних местностей того венгерского королевства. Лишь через какое-то единственное десятилетие, в 1221 году, венгры уже принудили тех старческих рыцарей уйти оттуда.
После этого остались, в определенной степени, «доступными» для компактного расселения рыцарей только земли язычников в Прибалтике. Действительно, там, еще в 1209 – 1210 гг., рыцари-меченосцы Ливонского духовно-рыцарского ландмейстерства, члены Ордена братьев меча, или Ордена меченосцев, уже захватили себе территории, населенные литовскими народностями земгалов и селей, а также угро-финской народностью ливов, общей площадью в 58 тыс. км2. Поскольку летто-литовцы, общая численность которых не превышала тогда 145 тыс. человек, вообще не были объединены какой-то единой политической властью, то сделать такое умелом военные меченосцев было нетрудно. Попытка летто-литовцев «стать под руку» полоцкого князя, чтобы иметь возможность противодействовать Ливонскому ордену, практически не достигла цели – военной силы у самого полоцкого князя было мало, хоть дань он с летто-литовцев охотно принимал, а наскоро создать объединенную государство из нескольких разрозненных народов, собрать вместе все их войско и настроить его для надлежащего отпора захватчикам тот князь не смог.
Однако «прусская Литва» вставала на ту пору уже конфедерацией 11 отдельных княжеств (земель) племени древних пруссов и захватить ее было совсем не так просто, даже не смотря на то, что сами удельные князья ее земель выступали лишь старейшины отдельных родов и вообще не имели там какой-то определенной политической власти. Наибольшее количество поселений «прусской Литвы» была сосредоточена в двух приморских местностях, Надровии и Шелавии, центрах старинной приморской торговли. Поляки северных герцогств Короны издавна пытались покорить этих прибрежных пруссов и «перехватить на себя» их прибыльную торговлю. Какой религиозной составляющей в этих планах северных поляков вообще, однако, не существовало, потому что все народы прибалтийских земель еще до Х века. находились язычниками. Даже не смотря на то, что население южных герцогств Короны начали крестить еще в конце того века. Между тем сделать такой «перехват» собственными военными силами поляки не смогли. Хотя они начали свои опустошительные походы на земли Пруссии еще по крайней мере в 1010 году, имея в ту пору в общем 1.225 тыс. человек собственного населения и возможность выставлять до 30 тысяч войска.
Очень воинственное и ловкое в военных действиях конное войско древних пруссов постоянно давало тем полякам достойный отпор, при этом опустошая, в свою очередь, земли Короны. Однако часть прусской народности, галинды, понесла на ту пору, именно при многочисленных набегах войска поляков, таких больших потерь, что их собственные земли, в конечном счете, оказались уже полностью опустошенными и впоследствии были заняты другим прусской народностью, ятвягами.
Военные противостояния пруссов с поляками два века подряд были почти постоянными, и иногда напряженность их отношений заметно росла – так произошло, например, в 1166 1191 годах. Вместе с тем все (конные) походы пруссов и поляков «соседние земли» ограничивались только временным увлечением там отдельных волостей и городков, и вымогательством с них дани, после чего нападавшие как можно быстрее возвращались домой. Борьба же пруссов с рыцарями прошлых крестовых походов, членами Ливонского и Тевтонского орденов, предстала совсем другой и сразу стала выглядеть гораздо более решительной и кровавой.
Посягательство на земле акватории Западной Двины началось в прошлых крестоносцев еще в 1185 году. Однако большое войско этих профессиональных воинов появилось в данной местности только в 1200 году. Они основали тогда на морском побережье, еще со времен железного века населенном летто-летгалами, город Ригу. А через два года, для успешной борьбы «с туземца ми», на уже захваченные земли прибыли новые войска рыцарей и именно из них был создан там Орден меченосцев, который получил устав тамплиеров, но магистр его должен был подчиняться местной духовной власти [399].
Покорив летто-литовцев, воины этого Ордена пошли сначала на север, в земли эстов, соседей ливов, а затем на юг, в Жемайтія. Потому что эсты не подчинились тогда воинам Ордена, да и вообще эта народность не покорилась на своих собственных землях напрочь никому и никогда. А следующие походы меченосцев должны были произойти потому, что в 1207 году количество орденских братьев еще раз значительно возросла, а вся земля, на которой они тогда могли находиться и проживать, формально принадлежала католической церкви, потому что именно ей она была «дарована» германским императором. Трети «подаренных» земель, которую тогда предоставил в пользование меченосцам епископ, при этом только в виде лену, и с которой они получали подати в свою пользу, стало ордынцам на ту пору уже не хватать, и захват земель местных жителей было для них лишь делом времени.
А с 1226 года, согласно заключенного личной соглашения, ордынские братья стали даже настоящими горожанами основанного ими же города Риги, где они дополнительно построили несколько сторожевых башен и постоянно держали там сильный военный гарнизон. Ордынцы вообще добивались полного господства над всем этим городом, однако их зависимость от архиепископа и епископов всех 6 новых католических приходов в землях летто-литовцев постоянно сохранялась, потому что никаким образом освободиться от нее рыцари-меченосцы так тогда и не смогли [399].
Другой рыцарский орден, Тевтонский, был создан в землях Палестины в 1192 году. Он также имел устав тамплиеров, который предусматривал три обета – бедности, послушания и целомудренность. Этот орден, магистр которого однако вовсе не должен был подчиняться местной духовной власти, владел богатыми имениями в различных государствах Европы, но каких-либо значительных земельных наделов там не имел, особенно после того, как его рыцарей «вытолкнули» из Венгрии.
Между тем герцог мазовецкий Конрад 1 , земли которого терпели тогда от обнищания двухвековое противостояние с соседними племенами пруссов, основал, при согласии самого римского понтифика, особый орден для борьбы с язычниками и отдал ему в пользование город Добржань на Висле. Однако этот (карманный польский) Добржанский орден оказался в военном плане довольно слабым и довольно быстро потерял многих своих воинов в постоянных битвах с пруссами.
Поэтому в 1226 году поляки решили воспользоваться военной мощью тевтонцев и передали уже им в (временное) пользование, сроком на 20 лет, Хелминскую и Кульмскую земли, как такие, что имели, якобы, «польский характер». Совсем не смотря на то, что обе эти земли были преимущественно населены тогда именно пруссами. В дополнение к этому, поляки еще и позволили тем рыцарям беспрепятственно расширять этот «немецкий анклав» за счет земель соседних племен пруссов. Кроме того, на помощь в этом мазовецком герцогу в 1227 году также пришел со своим войском еще и галицко-волынский князь Даниил .
Магистр Тевтонского ордена сразу же воспользовался случаем основать собственное княжество, потому что площадь всех земель «прусской Литвы» втрое превышала площадь земель венгерской Бурца (Борца), а римский понтифик согласился признавать все новые владения этого ордена в той местности непосредственным леном папского престола. Видимо в благодарность за щедрый «подарок» Добржана тевтонцы в 1230 году окрестили (?!) мазовецкого герцога Конрада 1, за собственный счет, и позволили использовать немецкие законы магдебургского права во всех принадлежащих к его герцогства землях, а также в других городах, где их использование будет поэтому герцогу по душе. Конрад 1 мог тогда, по какому-то случаю, быть крещенным уже второй раз, однако, скорее всего, он действительно до этого времени еще находился в язычестве.
Бесспорно, что соответствующий «официальное разрешение» на предстоящий разбой в прусских землях магистр Тевтонского ордена получил сразу, еще в 1226 году, от германского императора Фридриха II, в его «золотой булле». Кроме того, свое отдельное благословение на захват «соседних земель» и физическое уничтожение язычников поэтому предоставил тевтонскому магистру в 1234 году еще и Святой престол, духовно-рыцарским орденом которого изначально выступали германцы.
Однако это произошло уже после того, как сам Орден начал завоевание княжеств (земель) конфедерации прусской Литвы в 1233 году. Именно тогда, после сильнейшего голода 1230 – 1231 лет, когда цена хлеба на северных землях Восточной Европы достигла наивысшей исторической отметки, и краеугольное прусское население довольно ослабло, регулярное войско рыцарей-крестоносцев впервые вошло на земли конфедерации Пруссии. Вообще голодание населения в этой северной местности было довольно частым явлением, потому что зерновые сборы там всегда находились на крайнем пределе обеспечения продуктовых потребностей его имеющегося населения, но тот голодомор был просто ужасным.
Вместе с тем (нерегулярные) захватническому плану войны той эпохи характеризовались преимущественно лишь краткосрочными военными походами весьма не многочисленного войска оккупантов, а все остальное их войско тогда постепенно закреплялось на уже захваченной территории и контролировало ее для дальнейшей колонизации. Несколько сотен тевтонских рыцарей в тяжелой броне, верхом, довольно мало мобильные, надвигались при таких военных походах на «поражу территорию», где вели местные боевые действия и истребляли население отдельных небольших поселений, захватывая там новые земли для своего ордена. Именно подобную тактику ползучего захвата «прусской Литвы» рыцарями-крестоносцами описал в своей хронике орденский священник Петр из Дузбурга . На «освобожденные от пруссов» земли тевтонцы осаждали немецких колонизаторов и строили там замки. Тем самым происходило постепенное расширение анклава земель, прямо подчиненных этому Ордену.
С каждым годом рыцари продвигались вглубь земель Пруссии, принудительно крестили там своих жителей, облагали последних тяжелыми поборами и заставляли платить большие налоги, а также вообще отбирали их земли в пользу немецких колонистов. Главной целью такого «ползучего захвата» возникала реальная возможность создания на этих исконных землях древнего прусского народа какой-то мифической «рыцарской государства».
Однако площадь прусских земель выглядела явно маловато для подобной масштабной (государственной) развития, поэтому дальнейшее порабощения местностей всех ближайших соседей пруссов, в том случае земель Короны, которая сама дала «первый толчок» такому развитию событий, было несомненным. Но даже только на то, чтобы захватить земли всех тех 10 народностей пруссов и основать там отдельные замки и укрепленные города, рыцарям-крестоносцам понадобилось более 50 лет. Видимо, очень уж воинственный и искусный в военном противостоянии народ довольно малочисленного племени древних пруссов населял в ту пору эти (свои исконные) земли!
Общая численность «оседлых» пруссов не превышала в середине XIII века. каких-то 170 тысяч человек, то есть в среднем на каждом квадратном километре прусских земель проживало тогда по 4 физические лица. При пересчете указанной общности людей на «едоков», по обычным в средневековье коэффициентом 1,45, для обеспечения всех тех пруссов необходимым количеством продуктов питания, на их исконной территории должно быть занято под сельскохозяйственное производство отнюдь не меньше чем 8 – 9 % всех имеющихся земель.
Однако судьба задействованной под сельскохозяйственное производство территории сразу существенно возрастает, если учесть только реально пригодные для такой земли этой местности, исключив из подсчета общей площади Пруссии ее многочисленные реки, их пойми, болота и озера. Сейчас даже иметь в наличии только 8 – 9 % сельскохозяйственной территории уже было для тех времен достаточно много. Вместе с тем жители всего того прусского края насчитывали в своих рядах лишь 40 тысяч взрослых мужчин, способных держать в руках хоть какое-то военное оружие. И обычно только десятую часть этих мужчин пруссы, тогда уже исконные земледельцы, имели возможность реально выставлять против тевтонцев.
Даже народы чисто кочевых племен, крымских татар, совершенно не задействованы на сельскохозяйственную деятельность, то есть не привязаны в своей деятельности к земле, еще через четыре века назад, оказывались способны «поднимать на коня», в большие захватнические походы на Украину-Русь, не больше трети собственных взрослых мужчин.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22-10, 09:52 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса" В.С.Герасименко)

Раздел 3
Миндовг.

Конечно что восточные балты, русинские пруссы (преимущественно западные ятвяги, которые впоследствии также заняли пустующий в ту пору земли галиндов), а еще русифицированные кривичи и восточные ятвягі, составляли в начале XIII века. подавляющее большинство населения северо-западных земель нынешней Беларуси. Все они происходили из разных племен литовского народа, в том случае из тех 10 колен древних пруссов, которые обитали на этой территории. Центр занятой ими местности приходился тогда до городов Гродно, Волковиска, Слонима, Новогрудка и Вильно.
Уже с самого начала захватнический разбоя тевтонских рыцарей на землях конфедерации Пруссии эти восточные литовские народы начали предоставлять своим давнишним западным соплеменникам посильную для них военную помощь. Однако до этой поры в расселенных по Неману и Западной Двине литовских племен и их русифицированных южных родственников еще вообще не существовало некой объединяющей их политической власти. Между тем вынуждены соединиться воедино перед ожидаемой большой бедой вокруг упомянутых городов, которые находились в местности, которая изначально именовалась Литвой, эти литовские народы заложили фундамент, сначала достаточно небольшого, но уже вполне объединенного княжества «прусской основы».
Вообще общая площадь территории Литвы составила 58 тыс. км2 и проживало там тогда 170 тыс. лиц. Однако отдельные удельные князья этого не достаточно многочисленного народа «литовской основы», пользуясь преимущественно междоусобицами соседних племен русинских княжеств и постоянными противостояниями в среде московитов (меркель), в начале XIII века. начали осуществлять неоднократные военные походы на их земли, что безусловно способствовало повышению личной роли тех князей в старинном литовском обществе. В 1219 году прошлые литовские удельные князья предложили молодому галицко-волынскому князю Данило Галицкому , который еще даже не имел надлежащей власти в своем княжестве, вполне мирное дальнейшее сосуществование и даже пытались уже тогда вместе с ним провести совместные военные действия против соседних поляков. При этом одним из подписантов договора о такое мирное сосуществование с литовской стороны выступил князь Миндовг .
В тридцатые годы XIII века. именно Миндовг (Миндаугас) , во владении которого находились тогда земли по реке Вилия и в бассейне верхнего Немана, поднялся уже на видное место среди других удельных литовских князей. На своих землях он сумел создать тогда (впервые!) небольшое объединенное княжество литовцев под единой властью одного главы. Небольшое княжество того Миндовга , сначала чисто «прусской основы», получило власть порусского конунга, печать которого даже сохранила надпись прусскими рунами, а удельные князья этого княжества и руководители отдельных волостей удосужились собрать для него объединенное войско уже к 1235 году. Оно тогда стало крайне необходимым Миндовгу для нападения на Мазовию, чтобы удовлетворить просьбу галицко-волынского князя Данила Галицкого , с которым он постоянно поддерживал тогда добрососедские отношения, помочь защитить его земли от поляков. Войско Миндовга зашло тогда даже к землям Куявии, а также освободило от поляков местность Хелм, где впоследствии добрый сосед поставил новую столицу своего княжества.
Постепенное присоединение к княжества Миндовга других племен литовского народа, селей, аукшайтов, литвы, жемайтов, а также постоянное продвижение его границ на восток и юг, в московские (меркель) и отдельные русинские земли, вскоре существенно увеличило подчиненную новой (единственной) политической власти площадь (литовских) земель. Вследствие этого в 1240 году появилась уже следующая, при этом определяющая на долгие вика, личное название этих земель – «Великое княжество Литовское».
Конечно, что (новое) объединенное княжество «прусской основы» сначала проводило, в основном, именно только пропрусскую политику, которая предусматривала силовое противодействие любым попыткам оккупации земель конфедерации Пруссии тевтонскими рыцарями-крестоносцами. Но княжество было вынуждено также бороться и за собственное существование с несколькими соседями, хоть для успешной борьбы со многими противниками оно вообще еще не имело тогда должного количества войска.
Да, при этом почти сразу, вновь созданное литовское княжество, довольно небольшое, оказалось вынужденным защищать свои земли на севере от посягательств ливонских рыцарей-меченосцев. Захватнические потуги Ливонского ордена были до этой поры преимущественно направлены лишь на захват земель Новгородского княжества. В попытках хоть что-то захватить в тех восточных соседей рыцарей-меченосцев не остановила даже тяжелая поражение, полученное ими от войска тех новгородцев в 1234 году. Просто после нее левонцы вернули свои еще недобитые военные отряды на юг, в земли, как они видимо тогда считали, разобщенных между собой небольших удельных княжеств Литвы, легкой добычи для регулярного войска.
Однако в той (уже новой) Литве рыцари-меченосцы получили достойный отпор. Подтянув из земель Мазовии объединенное войско своего княжества, общее количество воинов которого однако вряд ли составляла более 4 тыс. человек, порусский (прусский) конунг Миндовг , в 1236 году, во Шавлем (ныне Шауляй), нанес рыцарям-меченосцам Ливонского ордена еще одной, но уже вообще сокрушительное поражение. В этом поединке большинство рыцарей-меченосцев была уничтожена физически, и магистр этого Ливонского ордена в той жестокой сечи также потерял свою жизнь. После такого тевтонцы наскоро превратили созданное еще в 1202 году на землях Латвии Ливонское духовно-рыцарское ландмейстерство, что именно было разгромлено Миндовгом , в подчинен им личное отдельный рыцарский орден, который получил наименование Немецкого, и ввели на северные литовские земли собственные войска. Кроме того, (новый) рыцарский орден был еще и поставлен тевтонцами под эгиду Святому престолу, который уже имел на этой земле 6 собственных епископств [399].
С Тевтонским орденом такой «прочной основы», который получил реальную возможность действовать против земель Литвы сразу с двух направлений, Миндовг , в результате еще и других, вполне объективных обстоятельств, которые именно в ту пору начали складываться вокруг его собственного княжества, вынужден был заключить «соглашение замирения» (союз). Но еще один военный поход в Польшу, в 1237 году, фактически навстречу тевтонцам, войско Миндовга таки совершил. Однако в результате, только через три года после начала захвата тевтонцами «подаренной поляками» территории, которая принадлежала прусам, противодействия против них на западе, со стороны войск Миндовга, существенно ослабились и именно с той поры «ползучее нашествие» Ордена на земли конфедерации Пруссии продолжалось уже непрерывно.
Такому ходу событий способствовал целый ряд военных и политических катаклизмов, которые произошли именно в эти годы и помешали прошлым попыткам военных сил литовцев дать отпор тевтонцам. Более того, для Миндовга «соглашение замирения» с тевтонцами, сначала сугубо временное политическое решение, привела в 1250 году, после его католического крещения, до заключения еще одного мирного соглашения с тем Орденом, довольно невыгодной для литовцев, которая, как считалось, должна была уже стать (вообще) постоянной. И даже до мирного прогресса поэтому Ордена определенной части земель великого литовского государственного объединения, при этом как на западе, так и на севере. Кроме того, чтобы еще больше подкрепить «соглашение замирения» и следующую мирное соглашение, Миндовг в 1253 году вообще подарил тевтонским рыцарям большое прусское город Недерове, а в следующем году – город Шелаве.
На первых порах одной из главных причин проведения Миндовгом с тевтонцами именно такой, крайне умеренной и миролюбивой «добрососедской политики», поставь поход войска монголо-татар на северные области Московии (Меркель) в 1237 году, в результате которого все ее земли оказались тогда опустошенными. Это войско монголо-татар довольно близко приближалось в ту пору к восточным границам княжества Миндовга , что безусловно требовало от него ответной военной реакции. Следующий захватнический поход войск монголо-татар, под предводительством хана Батыя ,уже в другую страну, Венгрию, был начат в 1241 году. При этом походе через земли Украины на Европу 30-тысячное конное войско Батыя перемещалось также буквально рядом с южными территориями нынешней Беларуси, которые уже находились на ту пору соответствующим границей великого княжества Литовского.
Эти южные башни княжества, несмотря на вполне понятную захватническую цель (второго) военного рейда монголо-татар, нужно было должным образом защитить. Поэтому перед конунгом Миндовгом , первым великим литовским князем, под руководством которого состоялось на ту пору сочетание многочисленных отдельных удельных княжеств, которые испокон веков существовали на территории Литвы и Жмудии, встала задача срочного формирования прочного военного блока. Только такой военный блок позволял свести вместе разрозненные военные силы всех мелких княжеств Литвы. Созданное тогда объединенное войско великого княжества Литовского было сосредоточено Миндовгом на его южных землях, главным образом вблизи городка Новогрудок, стоявшая первой столицей его княжества.
При подобных реальных обстоятельств любые активные действия «на два фронта» оказались для Великого княжества Литовского полностью бесперспективными. В результате военные усилия княжества по защите исконных земель и краеугольного населения конфедерации Пруссии вообще стремительно пошли на спад. Пруссы остались от той поры уже вообще наедине с тевтонцами.
Вместе с этим самым прусам, в их одиноком противостоянии с Тевтонским орденом, внезапно помог тогда сам хан Батый . Потому что в 1241 году северная ветвь монголо-татарского войска пошла, по его приказу, вплоть до Балтийского моря, опустошив по дороге Силезию и Польшу, и зашла там в земли Ордена. В этих землях монголо-татары разбили объединенное войско польских и немецких рыцарей под городом Легницей. Затем войско монголо-татар этой северной ветви, через Брест и лесное Полесье, вернулось к главных сил Батыя , вообще не задев при этом земель Великого княжества Литовского. Однако Миндовг решил таки помочь тогда своему доброму южному соседу и вскоре ввел литовское войско в земли Галицко-Волынского княжества. Чем бы все это для него (и будущей истории этой земли) кончилось, если бы хану Батыю не оказалось нужно скорей возвращаться в ту пору в Сарай, чтобы там самому возглавить Орду, лучше даже вообще не думать.
Такому успешному монгольском рейда способствовало то, что монголы никогда не тянули за войском каких обозов и не занимались доставкой войску провианта – все такие вопросы каким-то образом решались ими «прямо на месте». Конечно, что северный рейд части монгольских сил отвлек и ослабил военные отряды рыцарей-крестоносцев в прусской Литве. При таких благоприятных для пруссов обстоятельств, в 1243 году, на уже захваченных тевтонцами землях Пруссии поднялось первое вооруженное народное восстание. Однако помощь пруссам со стороны Миндовга оказалась и тогда достаточно слабым, поскольку сам он был вынужден в 1244 году выступить против (нового) Ливонского ордена, который подчинялся тевтонцам, и совершить военный поход на Курса. В результате сил у самих только пруссов оказалось мало и это их первое народное восстание быстро закончилось досадной неудачей и рыцарями было безжалостно подавлено.
Кровавая расправа крестоносцев над побежденными пруссами, которая началась сразу по тому, заставила последних, и тогда это также произошло впервые, начать массово покидать родные земли. Значительное количество пруссов, преимущественно из тех колен, которые жили на западных прусских землях, и других племен западных балтов, то есть додошан, мазуров и криве, потянулась тогда уже на (этническую) территорию Великого княжества Литовского. Эту первую волну прусских мигрантов, которая насчитывала в себе многие тысячи человек, литовцы расселяли в своем княжестве, преимущественно, на землях ятвягов, вблизи от городов Пинск и Брест. Возможно, что какая-то часть повисленсиких пруссов с Помезании пошла тогда в эмиграцию также еще и янтарным путем, по реке Висла, и пришла к ним вплоть до побережья Адриатического моря, где и «осела» на хорошо известных ее торговцам свободных землях.
После этого захватнические действия тевтонских рыцарей на западных землях конфедерации Пруссии лишь постоянно усиливались, ибо свободной военной силы у Миндовга даже после ее численного пополнения прусами-мигрантами первой волны, которая была бы способной предотвратить такое развитие событий, на ту пору не существовало, и он вынужден был придерживаться «условий замирения». Но великому конунга Миндовгу удалось таки предотвратить (?) другой большой беде – возможному нашествию войск хана Батыя на земли самого Великого княжества Литовского, вероятном подчинению его монголо-татарами и превращению этой свободной земли в улус (будущей) Золотой Орды. Улусы той Орды должны сейчас выплачивать ей ежегодные упоминки, размеры которых в основном вели к быстрому обнищанию всего их населения, и вскоре полностью теряли свою государственность.
После довольно бурных исторических событий прошлого десятилетия наступила плотная, всего лишь в 15 лет, пора довольно спокойного, если так вообще можно считать, жизнь краеугольных жителей Великого княжества Литовского. Конунг Миндовг даже отрекся тогда язычества и (сначала) принял в 1246 году православное вероисповедание, вследствие чего получил в своем княжестве всяческую поддержку со стороны церкви. Он еще оставался в ту пору надежным союзником князя Даниила (Галицкого) . Однако вследствие того, что ятвяги и пруссы-мигранты первой волны, водворены литовцами в их южных землях, постоянно делали набеги на Галицко-Волынское княжество, один из которых, например, произошел в 1250 году. Даниил Романович совершил встречный военный поход против земель этого отдельного племени, разгромил его войско и покорил (местное) население своей власти. Конечно он, тем самым, скорее всего, соседские взаимоотношения своего княжества с Великим княжеством Литовским Миндовга значительно ухудшил. Однако те отдельные походы народности ятвягов на русинские земли Галицко-Волынского княжества вполне спокойном течении жизненных событий этнических литовцев на севере их небольшого княжества вообще никаким образом не мешали.
Эту пору довольно мирной жизни Миндовг посвятил преимущественно государственном развитии новосозданного великого объединения многочисленных удельных литовских княжеств и его политической инкорпорации в уже существовавшего в ту пору европейского сообщества отдельных государств. Мирная сделка, которая была заключена с Тевтонским орденом Святого престола, постоянно придерживалась ним, и даже еще и усиливалась рядом новых соглашений. Такое привело к признанию Святым престолом самого факта существования новой литовского государства на территории Европы. Но произошло это уже только после того, как конунг Миндовг отрекся от ранее принятого им православного и признал (уже) католическое вероисповедание. Произошло такое в 1250 году, и после этого, на следующий год, он был официально коронован тем престолом в своем государстве. Одновременно Миндовг принял свой второй (скандальный) брак.
Второе восстание пруссов против тевтонских на захваченных ими землях началось в 1249 году и продолжалось одиннадцать лет подряд. Однако именно в эту пору тевтонские рыцари таки сумели войти в прусских земель Вирминии, Наттангии и Самбрии, постоянно продолжая свое «ползучее нашествие» на территорию прусской Литвы. До крайней восточной местности южного балтийского побережья, где впоследствии ими была поставлена Кенигсбергськая крепость, тевтонцы подошли уже в 1255 году. Таким образом второе восстание пруссов вовсе не остановило тевтонцев, ибо военной силы в тех самых пруссов оказалось маловато, и это привело к новой волне миграции их населения. Однако, постоянно уступая тогда землями в Пруссии, Миндовг принял уже саму ту захватническую тактику тевтонцев и стал понемногу захватывать земли лежали на юге, в русинских областях, которые в дальнейшем подчинял Великому княжеству Литовскому.
Оставаясь, формально, союзником галичан, Миндовг в 1253 году, когда Галицко-Волынское княжество успешно сопротивлялись нашествию татаро-монголов под командованием Куремсы , войско которых мало аж 60 тысяч воинов и было направлено на это княжество еще в прошлом году, в битве с теми татаро-монголами под Луцком предал войско Данилы Романовича . После этого, уже даже в том же 1253 году литовцы начали «ходить» в земли галичан и захватывали там себе добычу, совсем не смотря на военные действия их соседи против (тех самых) татаро-монголов. Однако уже в конце этого года король Миндовг снова тесно сблизился с королем Данило (Галицким) и набеги литовцев на земли княжества последнего прекратились. Таком способствовало еще и то, что Даниил Галицкий принял в 1254 году свой второй брак с дочерью литовского князя Довснунга , который был старшим братом Миндовга .
Между тем с внешней политикой своего великого князя не были согласны тогда много литовских удельных князей. Они также не желали мириться и с постоянным произволом и угнетением высшего руководящего слоя прошлого литовского общества со стороны того Миндовга . Последний поэтому был вынужден пойти на существенные уступки (своим) удельным князьям, чтобы иметь возможность избежать в Литовском княжестве больших внутренних противодействий собственной личной власти, и сумел примириться со своими главными оппонентами.
Помирившись с Галицко-Волынским княжеством Миндовг еще и отдал в 1254 году старшему сыну князя Даниила Галицкого , Романа, вроде того примирения, ранее захваченную литовцами Черную Русь с городами Новогрудок, Слоним и Вилковиськ. Вся эта южная местность Литвы находилась до той поры собственным уделом его старшего сына Войшелка (Вайшвілкаса), который по своей воле принял в ту пору черный монашеский сан и вообще отошел от государственных дел. А младший сын Даниила Галицкого Шварн , женился на ту пору с дочерью самого Миндовга ,и был им, впоследствии, даже вполне официально усыновленным.
Состоялось также примирение Миндовга и с его собственным племянником, Товтывидом , которому великим князем (тогда уже королем!) было возвращено город Полоцк. Вместе с тем, по 1250 – 1261 года Миндовг выдал немцам еще 8 грамот на отдельные литовские земли, никоим образом не согласовывая такие свои действия с их удельными князьями.
Подобная самовластность великого князя оказалась, конечно, совсем не по душе отдельным удельным князьям, и с их стороны постепенно стал вызревать сговор против власти Миндовга , которого они вообще хотели избавиться. Чувствуя подобное, Миндовг в 1261 году отписывает немцам все земли Литовского княжества, однако лишь при том условии, если, и когда, его собственный род в нем прервется. И одновременно передает северные земли своего княжества, населенные племенем селей, Ливонскому ордену. Однако это не уберегло ему жизнь, потому что в 1263 году, при военном походе литовцев на Брянск, мятежники внезапно вернулись к вполне беззащитной столице, где захватили и убили Миндовга и двух его малолетних сыновей.
Чтобы осуществить собственные «пожелания» получить дань от Литовского княжества, верховный хан Берке направил к нему 30-тысячное конное войско монголо-татар под командованием Бурундая . Это войско должно от хана еще одно, сопутствующее, задача – осуществить «отбор дани» от соседнего Галицко-Волынского княжества, король которого был «мірником» монголо-татар. Задействовав для получения той (виртуальной) литовской дани еще и войско галичан, Бурундай привел свои военные отряды до южных земель Великого княжества Литовского, и даже сумел пройти их оттуда до полуночи насквозь, дойдя там до местности с личным названием Литва.
Однако вовремя оценив огромные силы противника, Миндовг правильными маневрами сумел избежать генеральной столкновения с монголо-татарами и галичанами и тем самым сохранил собственное войско, которое вряд ли насчитывало тогда даже 5 тыс. лиц. Ибо еще через полтора века назад литовцы оказались способными выставить на Грюнвальдське ристалище, где вообще решалась тогда дальнейшая судьба объединенных Короны и Великого княжества Литовского, всего 12 тыс. воинов, при этом подавляющее большинство которых была по своему происхождению совсем не (этническими) литвинами, а (исконными) русинами.
В результате упомянутого похода большого войска монголо-татар и галичан в Литву Миндовг даже был вынужден разрешить Бурундаю захватить столицу своего княжества, город Новогрудок. В ту пору подобное захвата столицы противника вообще не имело какого-либо существенного (пока даже чисто политического) определения, как, возможно, считал командующий тех монголо-татар. И численном войске Бурундая , в котором отсутствовали продуктовые обозы, противником «оказалось дозволенным» сколько угодно времени бродить бескрайними болотами и зарослями Полесья, где привычных продуктов питания, которых ежедневно требовало монголо-татарское войско, вообще реально не существовало, и никто из немногочисленных местных жителей там это войско с ними не ожидал.
В ту пору только полный захват войском земель противной стороны и следующее «осаживание» его там, если подобное еще и позволяли делать имеющиеся у того краеугольного населения продуктовые запасы, выступало надежной основой для «политического решения» вопросов покорения ее земель, переводу их в улус и дальнейшего использования их ресурсов. Вследствие такого хода событий, которые в действительности имели место, Бурундай не смог выполнить ни одной из поставленных перед ним великим ханом задач по обложению данью» Великого княжества Литовского. В результате этого он оказался принужденным переместить все свое войско, в 1259 году, для сбора хотя бы какой-то дани, к терен Галицко-Волынского княжества, где земли были уже преимущественно освобожденными от лесов, и остановился с ним там. Именно оттуда монголо-татарское войско того Бурандая «зашло» впоследствии на Подолье и полностью покорило это слишком тогда малонаселенную, но благодатную и плодородную степную землю, (будущий) Золотой Орде.
Конечно, что Миндовг сразу разорвал все многолетние дружеские отношения с Галицко-Волынским княжеством, и с той поры его войска уже постоянно «ходили» на ее земле. Одновременно он лишился католических верований и снова стал язычником, ибо Святой престол никоим образом не предотвратил предательстве тех (прошлых) мирных соглашений, которые были заключены с ним галичанами-католиками. А новогрудского князя Романа Даниловича он вообще приказал тогда казнить.
Вместе с тем, воспользовавшись удобным обстоятельством отсутствия монголо-татар, Миндовг отправил тогда часть своего войска на земли конфедерации Пруссии, где в 1260 году началось уже третье восстание пруссов против немецких захватчиков, под предводительством Матиаса . Оно оказалось большим по масштабу, чем предыдущее, проходило, с постоянной поддержкой литовцев, на удивление успешно и продолжалось значительно дольше.
В результате полученной от Великого княжества Литовского военной помощи, при третьем народном восстании прусского народа отрядам тевтонских рыцарей сразу был нанесен пруссами целого ряда ощутимых военных поражений. И наиболее разгромной для объединенной армии крестоносцев двух Орденов оказалась встреча с самим регулярным литовским войском, усиленным прусами-мигрантами, которая состоялась уже в 1260 году. Тогда на поле жестокой сечи, вблизи реки и озера Дурба, в Курляндии, погибли магистры, то есть руководители, сразу двух, Немецкого и Тевтонского, рыцарских орденов.
Тевтонские рыцари потерпели также ощутимое поражение в следующем году. И еще одной жестокой поражение им было нанесено войском Великого княжества Литовского в 1262 году, несмотря на военную помощь, которую эти рыцари получили от германцев и датчан. Все это, однако, не помешало великому князю Миндовгу именно в те годы, при этом вполне официально, отписывать немцам даже все земли Литовского княжества, в том случае, если его род в нем прервется, и вообще отдать им в пользование земли племени селей. Политика видимо была в те времена, как и всегда, очень сложной и забавным делом. В 1263 году тевтонцы еще раз проиграли поединок с литовцами под Любавой. Но дальше дела восставших прусских племен пошли уже не так успешно.
Потому что именно в 1263 году верховный хан Золотой Орды Берке еще раз потребовал покорить земли всей северной и западной Руси и направил к Великого княжества Литовского новое войско под командованием темника Киданя . Темником, а точнее тумен-беем, именовался в ту пору правитель отдельной административно-территориальной единицы, которая в начальный период существования Золотой Орды была способной выставить войско численностью в 10 тыс. воинов («тьму»). Так же именовался тогда и командующий такого войска, фактически генерал, согласно принятого сейчас определения этой руководящей должности. Прибыв на границы того княжества Литовского, монголо-татарское войско не пошло однако в леса Полесья, а «село» в устье реки Припять, вблизи Днепра, где стал ждать дальнейшего развития событий покорения». Именно с этого военного лагеря Кидани направил к Новогрудку послов с требованием немедленной выплаты Орде дани, которая «накопилась за 5 лет» [336].
Вероятно отсчет такого желаемого для монголов «времени начала отбора дани» был продлен именно до (прошлого) года прихода в литовские земли войска Бурундая . Последний, однако, не решил тогда ни с «политическим вопросам» покорения этой территории, потому что не встретился в открытом поединке с литовским войском, хоть и сумел дойти тогда до столицы этого княжества. Конунг Миндовг задержал послов Киданя всевозможными обещаниями выплаты той дани, а сам тем временем собрал свои воинские части на южных землях княжества, где еще и дождался с ними военной помощи.
После подхода той помощи Миндовг отказался выплачивать Золотой Орде вообще любую дань, а свое объединенное войско перевел под город Мозырь на реке Припять, где тогда проходила южная башня великого княжества Литовского. На этой башне, в удобный для такого время, литовцами был нанесен удар по армии «осажденных» там монголо-татар. Бой был жестоким и длительным и в результате войско темника Киданя оказалось наголову разбитым, после чего поражения потерпели также другие отдельные монголо-татарские отряды, которые его сопровождали.
Но почему-то именно после этого несомненного военного успеха литовцев заговор против власти Миндовга нальшанского князя Довмонда , жмудского князя Тройнята , который постоянно находился при дворе великого князя и имел, находясь практически вторым лицом в Литовском княжестве, огромный политический вес, а еще и князя Товтивида и кузена Эрдена , вышла на «заключительную фазу» и закончилась физическим уничтожением великого конунга вместе с его малолетними детьми.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22-10, 10:39 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса" В.С.Герасименко)

Раздел 4
Завершение истории пруссов.

На этой стадии изложения исторических материалов о Литву и Пруссию есть определенный смысл вернуться и к рассмотрения вопрос об истории происхождения и перипетии жизни человек рода Нецевичей . Более детальная разговор об этом будет идти уже в следующем разделе данной разведки. Родиной этого рода определенно была Пруссия, поэтому все предыдущие события, которые в ней сейчас происходили, определенным образом касались также и самой судьбе этих людей. Члены этого рода, в конечном счете, таки эмигрировали из Пруссии в Литву, где и «осели» на ее землях вплоть до начала XV ст.. Вопрос на этом этапе изложения материала заключается лишь в том с какой именно волной миграции пруссов такое переселение этого рода произошло, однако определенного ответа на него не существует. Вместе с тем никакого сомнения в том, что эти лица таки находились после той миграции в рядах литовского войска, нет. Поэтому, принципиально, они имели возможность принимать участие как в уже упомянутых выше сражениях литовского войска с тевтонцами, так и в последующих его боях с войском татаро-монголов, о которых речь пойдет дальше.
Договориться о том, кто из них будет следующим великим князем литовским после Миндовга однако мятежникам не удалось, и этой должностью с 1264 года начал уже заниматься Войшелк , который покинул для этого монастырь. Галицко-Волынское княжество сразу «было вынуждено» вернуть ему былой удел – земли Черной Руси. Однако княжения Войшелка длилось всего три года, после чего на княжеском троне оказался усыновлен его отцом литовский князь Шварн Данилович. Княжение последнего также однако оказалось весьма коротким.
Вследствие всех этих межвластные «переходных» событий помощь населению Пруссии со стороны великого княжества Литовского уменьшилась еще ощутимее. Это позволило тевтонским рыцарям опомниться, а кроме того они умудрились еще и получить значительную военную помощь от своих германских союзников. В результате в 1273 году прусские отряды Матиаса были преодолены тевтонским войском. Самого Матиаса тогда германцы пленили и затем казнили «на горло». Однако надо определить, что третье прусское народное восстание было очень долгим и длилось целых тринадцать лет подряд!
Таком победном для тевтонцев течения событий в Пруссии возможно способствовало то, что в 1272 году «великий царь татар заволжських» Балаклай потребовал получить от Великого княжества Литовского еще большую по размерам дань, которая, якобы, «накопилась за все прошлые годы». Он привел тогда до границ этого княжества большое объединенное войско многих своих сторонников и сообщников.
В эту пору должность великого литовского князя занимал уже Тройден , который занял ее после смерти Шварна Даниловича . Однако до городка Кайданове, на поединок, где встретилось войско монголо-татар и литовцев, последних вывел князь Скиримонт Микгайлович , внук Миндовга . Монголо-татары вдребезги проиграли тот поединок, а в его жестокой сече погиб и сам «великий царь» Балаклай . После этой важной военной победы литовцы освободили от монголо-татар еще много городов на севере Украины [336].
Таким образом в эту пору любые действия против тевтонцев в Пруссии со стороны войска Великого княжества Литовского были вообще невозможными. Вследствие такого тевтонские рыцари в 1275 году смогли захватить уже почти все наиболее населенные прусами земли (княжества) Надровии, а в следующем году им покорились еще и земли (княжества) Шелавии. Поток беженцев из обеих этих земель сразу стал значительно более масштабным, потому что он даже оказался отмеченным в русской Іпатьевськой летописи, в записи под 1276 годом.
Вместе с тем настоящая «битва народов» между монголо-татарами и их сообщниками из Московии, с одной стороны, и объединенным войском литовцев, а также многих южных и юго-восточных княжеств Руси, с другой, состоялась таки в самом начале 1276 года. Эта «битва народов» и на этот раз прошла под Мозырем, но она проходила в этой местности уже над рекой Окуневкою, опять таки еще на границе великого княжества. Объединенное войско монголов привел туда, конечно, уже новый глава Золотой Орды – «Курдан Солтан , царь заволский, мстяся за избиваемого отца своего, царя Балаклая .
Против монгольской военной силы, среди которой также находились тогда военные отряды галичан, выступило объединенное войско литовцев под командованием новогрудского князя Тройнята Скиримонтовича , правнука Миндовга. На помощь ему подошли войска многих дружественных великом княжеств Литовском: Карачаевского, Черниговского, Туровского, Стародубского, Киевского, Друцкого, Луцкого, и даже князей Волынских. Битва между двумя крупными военными когортами, которая стала для северо-западных земель Руси сейчас определяющей, началась утром, но только вечером войскам князя Тройняти удалось сломить сопротивление татаро-суздальцев. После этого отряды монгольской стороны побежали и в результате ужасной для них ночной погони и резни были почти полностью истреблены. Лишь с малой частью тех сил, которые он вывел утром на поле боя, Курдан Султану удалось бежать.
Этот бой сейчас считается для земель центральной Руси более значительным событием древней истории, чем так называемая Куликовская битва, которая, якобы, состоялась в землях Московии еще аж через 100 лет. Поражение под Окуневкою стала для монголо-татар не только определяющей по потерям, потому что на том поле боя осталась большая часть их войска, но и вообще «конечной» – в следующем войска Орды на земли Великого княжества Литовского уже вообще никогда не ходили, и на какую-то дань от него Золотая Орда не посягала. Однако победа также стоила литовской стороне жизни многих литовцев и русинских воинов, в том случае значительного количества их князей, которые привели тогда свои военные отряды на поле этой жестокой сечи. На этом поле нашли свою смерть и оба брата Тройняти .
Однако именно безоговорочная победа войска литовцев и волынян окончательно положила конец всем дальнейшим намерениям Золотой Орды захватить «под себя» еще и земли центральной (части) Руси и создать на них ордынские улусы, как это ранее имело место с восточными землями Московии (Москель), которые оставались теми улусами еще целых четыре столетия подряд [336].
Вместе с тем в результате такой «сокрушительное победы» войско Великого княжества Литовского на ту пору существенно ослабело, а южная башня этнически литовской территории, народности аукшайтов, встала после этого вообще почти безлюдной местностью. Тем более, что на нее сразу произошло нападение со стороны войск галичан, тогда снова ставших «мерниками» побежденных под Окуневкою татаро-монголов. Выставлять слишком ослаблено полученной победой литовское войско против отрядов тяжело вооруженных тевтонских рыцарей великий князь Тройден не решился. Крестоносцы мгновенно воспользовались этой счастливой для них возможностью и уже в 1283 году смогли занять прочь всю территорию Восточной Пруссии. В дополнение к этому, в заключительной фазе своего захватническому походу, тевтонцы смогли еще и разгромить отдельное войско восточных ятвягов, которое последние решились самостоятельно выставить против них. Вследствие этого чорнорусские земли опустели не только после Окуневской битвы, но и еще после того (дополнительного) разгрома ятвягського войска, которое произошло также в пресловутом 1276 году.
Военное сопротивление отдельных прусских дружин было преодолено, а против мирных жителей, на земле которых сразу начали массово заселять немцев, начался кровавый террор. Поэтому уцелевшие пруссы, мирное население и военные, продолжили большими массами эмигрировать в земли Литвы, Жамойсти и даже к еще более отдаленным землям народности славян. Именно тогда, «в ч 1276», Іпатевськая летопись зафиксировал (реально – уже определенно что вторую!) волну массовой миграции пруссов из разных «колен» этой народности, которых Тройден преимущественно расселял на опустевших землях вблизи городов Гродно, Вилковиска, Слонима, то есть именно на территории Черной Руси, которая до того выступала прусской землей, ибо испокон веков была заселена прусским племенем ятвягов.
Тройдену пришлось тогда решать много практических вопросов – расселение большой массы беженцев, обеспечения их надлежащей надельной землей, укрепления защитных башен на южных границах княжества, восстановление боеспособности литовского войска, и преодоления последствий сильного голода 1279 года, который имел место в Великом княжестве Литовском. Этот голод еще и полностью истощил остатки ятвягского племени, которое после этого уже окончательно перешло под руку» великого князя Тройдена .
«Осажденные» прусские мигранты последней волны начали тогда службу в местных воинских дружинах удельных литовских князей, а также в хоругвях отдельных территориальных (уездных) боярств. В ряды реестрового войска великого княжества вошли также отдельные прусские военные отряды, которые последние, с оружием в руках, оставили в ту пору земли конфедерации Пруссии. Именно таким образом, то есть непобежденными, появились в Черной Руси, в 1283 году, воины загона прусского князя Скурди .
Прусские воины стали с той поры главной военной силой этой древней прусской (ятвягської) земли, присоединенной к великого княжества Литовского. Впоследствии пруссы вообще превратились в Черной Руси на местных бояр-шляхту отдельных ее территориальных хоругвей. Вместе с тем галичане пытались захватить эти земля для себя, вследствие чего там достаточно постоянно происходили боевые действия между ними и прусами. В 1278 году прусы и борты оказались даже вынужденными, вследствие этого, выехать из некоторых городов Черной Руси, куда они были водворены, но потом сами пруссы довольно скоро туда снова вернулись.
А борты после этого были «осаждены» Тройдена уже на среднем Немане и нижней Вилии (Нерис), то есть в самой этнической Литве, где ими в Пеляському воеводстве была создана отдельная «бортнянська волость». Потому их военной профессией и постоянным долгом в княжестве было «мостить мосты», «должны» и «должны», за что эта отдельная прусская народность была полностью освобождена в том княжестве от барщини и других повинностей.
Однако жизненной судьбой пруссов и бортей занимался уже, преимущественно, только следующий великий литовский князь, Лютувер (Букидид, Пукувер). Он следовал по Тройдену , но был представителем совсем другого по происхождению литовского рода, который начал уже следующую литовскую династию, Яггелонов . Именно на долю Лютувера пришлось заниматься проблемами обеспечения питания всего коренного населения Литовского княжества, да и еще многочисленных беженцев прусского племени, в период жестокого четырехлетнего голода (скорее даже голодомора) 1283 – 1286 лет, когда «ізомре все, коне, и скота, и овца, все ізомре, не осталось нічегоже». И именно он занимался должным расселением «мигрантов последней волны» и коренным трансформацией литовского войска, в который вошло тогда много пруссов.
Со всеми этими трудными задачами Лютувер вполне успешно справился, потратив на такое десять лет своего правления. Своему преемнику, сыну Витеню , он оставил крепкую литовское государство вполне родственной этнической основы, с восстановленной великокняжою властью, которая позволяла уверенно управлять этим государством. Эти обстоятельства позволили великому князю Витеню начать присоединение к Литовскому княжеству соседних земель, которые лежали на северо-востоке и крайнем юге территории нынешней Беларуси.
Чтобы иметь реальную возможность присоединить упомянутые земли, Витень вообще перестроил литовское войско по русинскому образца и существенно поднял вес русинского элемента в своем государстве. При Витене литовская армия стала гораздо более боеспособной и не один раз побеждала поляков и тевтонцев во многих регулярных поединках, которые в ту пору постоянно между ними происходили. Его ближайшим помощником стал русин Давид , староста гродненский. Этнические литовцы и жмудины были этим недовольны и поддерживали намерения Пелюзи , сына Тройдена , сбросить власть Витеня . Однако это противостояние в конце концов кончилось тем, что в 1314 году Пелюзу таки схватили и казнили.
Вітень вел многолетнюю борьбу с Тевтонским орденом, но не очень удачно, ибо войско последнего всегда было очень хорошо настроенным. Однако еще в самом начале его правления, в 1292 году, тевтонцам в битве с литовским войском было нанесено тяжелое поражение, когда на поле боя погиб куявский князь Казимир, якобы аж из 1.800 своими рыцарями. Вместе с тем в походе 1298 году литовские войска также потеряли в поединке с теми тевтонцами 800 своих солдат, тяжелых человеческих потерь литовскому войску был нанесен тевтонцами также и в 1311 году.
Значительно больших военных успехов Витеню удалось достичь в Ливонии, куда литовским войском было сделано при нем аж 11 походов. В Турайской битве, которая произошла также в 1298 году, там погиб даже сам ландмейстер тех левонцев. Кроме того, произошли еще и большие походы войска Витеня на Польское королевство в 1293, 1294 и 1296 годах. Все эти походы были довольно продолжительными и происходили далеко вглубь территории Короны. Литовские войска в основном шли туда уже вместе с войсками руссов (рутенцев), ибо последние не только имели вполне подходящую для такого оружия, но и обладали теми боевыми навыками, которые имели в своем арсенале западные рыцари.
Однако постоянные посягательства на северо-восточные земли нынешней Беларуси со стороны Московского улуса Золотой Орды привели к тому, что великий князь Витень вынужден был начать в своем княжестве политику укрепления обороны имеющихся на то время городов и издал приказ построить линию отдельных охранных замков вдоль всего южного рубежа земли аукшайтов. Большая часть этих замков возводилось именно в Черной Руси и начался процесс их развития еще в конце ХІІІ ст.. Конкретное упоминание о существовании такого охранного замка в городке Лида, самом центре расселения прусских мигрантов, сохранилась в документе, который был выпущен еще в 1326 году.
Конечно, что всеми проблемами укрепления обороны городов и сооружением охранных замков занимался гродненский староста, высшее должностное лицо в той Черной Руси и вообще второе лицо в Литовском княжестве. Безусловно, что защитой приграничных городов и охранных замков занимались в этой земле бояре-шляхта соответствующих территориальных хоругвей, а в состав последних входило там много пруссов. Это было вполне грамотное и хорошо подготовленное войско, которое в 1314 году смогло защитить город Гродно от нашествия тевтонских рыцарей. Потому что уже в 1308 году тевтонцы захватили Померанию и начали воевать оттуда с Польшей. Именно боярами-шляхтой тех территориальных хоругвей, в местечке Радунь, неподалеку от Лиды, еще по крайней мере с начала XIV века, находились древние предки (будущего) рода Нецевичей.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22-10, 11:00 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса" В.С.Герасименко)

Раздел 5
Личные имена.

Личные имена, которые определенным образом позволяли идентифицировать каждую конкретную личность, существовавших у общества людей еще в совсем древнюю пору – отдельные лица уже определялись ими даже в начальную эпоху палеолита каменного века. Что же касается наименования тех отдельных лиц не только их личным именем, но и еще отчество, которое позволяло более уверенно отличать одну личность от другой, то до этого человеческое общество дошло лишь в IX веке. нашей эры. А уже к следующему этапу наименований своих отдельных лиц, именами-прозвищами их предков, которые также стали впоследствии добавляться до ее личного имени, общество людей дошло еще только через два века, впервые на землях северной Италии. Впоследствии во многих случаях имена-прозвища предков превращались в том древнем обществе на определенный культурный универсал – фамилия уже всех членов каждой конкретной семьи, а далее и на фамилию всего их рода. Для целей идентификации конкретного лица такое использование личных имен и постоянных фамилий (рода) оказалось на удивление удобным и постепенно распространилось по всей Европе.
Когда же к землям Короны дошли новые достижения европейского общества по идентификации отдельных лиц, оно сумело быстро оценить их преимущество и известило об этом соседей, в первую очередь литовцев. Тем более что и население земель Черной Руси имело тогда теснейшее общения с населением соседнего Польского королевства и само не хотело каким-то образом от него отличаться. Вследствие этого, наверное, одним из первых изменение идентификации отдельных лиц в землях Черной Руси княжества Литвы сделал еще гродненский староста Давид , город которого стояло прямо на границе с землями Короны, а личной власти в том великом княжестве для такого вполне хватало. Потому двучленные наименования отдельных лиц, именно с фамилией, мгновенно распространились тогда вон по всей территории Черной Руси. Новыми приобретениями общества с идентификации отдельных лиц, которые вполне позволяли определить ее родовое происхождение, стали пользоваться в Черной Руси уже с самого начала ХIV в.. Впоследствии новая практика наименований конкретного лица, то есть уже с ее родовым фамилией, распространилась также по территории (в прошлую) Беларуси.
Для населения такие нововведения безусловно были более приемлемы, потому что на ту пору подавляющее большинство его пришла в Черную Русь именно с запада и составляли его, пока, лица из разных племен древних пруссов. Еще даже в XIX веке (древняя) прусский язык использовался, якобы, в отдельных землях южной части Виленской губернии Российской Империи, в (прошлом) Пелясском воеводстве, а также в тех волостях, которые граничили там с мазур (гудасами). В настоящее время диалектные материалы (белорусской) местности Радуни дают все основания считать постоянное присутствие и участие прусиновської языка, то есть так называемого западнобалтийского диалекта индоевропейского языка, в формировании современного говора всего населения Лидского уезда.
Вообще на землях Беларуси, в прадавние времена, еще до времен крещения ее населения, существовала лишь так называемая «народная система» личных имен людей (антропонимов, именно от которых, впоследствии, и оказались созданными первые белорусские фамилии. Подобное использование еще языческих личных имен для создания фамилий на этих землях было присуще также балтийской ономастике и ее апелятивной лексике. Древние балтийские антропоними, как и вообще все остальные личные имена людей, чаще всего возникали на базе лексемних апелятивов, и в их основе всегда находились достаточно сходны по произношению апелятивные единицы. Между тем ничего подобного в упомянутой изменения наименований отдельных физических лиц не произошло тогда на другой территории великого княжества Литовского, более отдаленной от земель Короны, где проживали племена сугубо литовской основы.
Выше уже рассматривался вопрос об источнике появления существующей сейчас названия народа древних эстеев – пруссы. Вместе с тем в древней языке малоазийского битинского народа, от которого они, якобы, происходят, вообще существовала очень похожая по своим произношением апелятивная единица – личное имя (лексема) Пруссияс. Однако какой-то определенный влияние именно этого древнего битинского антропонима, или наоборот, на существующую самоназвание прусского народа обнаружить сейчас крайне трудно.

Раздел 5А
Происхождение фамилии рода

Поскольку прусская речь уже давно предстает «мертвой», то исследование ее лексем оказалось довольно сложным делом. Но реконструкция отдельных прусских названий, спрятанных в записях древних немецких документов, таки позволила определить несколько десятков одноосновных лексем (именных корней) древней прусского языка. Среди них оказалась присутствовать плотная лексема *na-, именно с которой, через непосредственное добавление к ней наиболее распространенного в древней прусский языке окончания –is, возникало короткое прусское личное имя Nais.
Обычно в прусском языке одна гласная, –и, в двугласной конструкции такого цепкого слова-имени редуцировалась, вследствие чего приведенное личное имя еще более сокращалось – вообще к трёхбуквенной конструкции Nas. То же самое происходило и с личным именем, которое возникало в нем из плотной лексемы *ра - и также широко использовалось в пору средневековья. В самой же литовском языке упомянутом прусском окончанию также отвечает вполне похоже окончании, –аѕ, использование которого, при его добавлении к указанной апелятивной основы, не меняет ни одного из упомянутых выше плотных прусских личных имен вообще. Еще и в нынешние времена окончания –аѕ в личных именах людей сохраняется в латвийской языке как вполне необходимый ее компонент до сих пор является определяющим при наименовании мужских лиц этой нации.
Установить сейчас где и когда родился носитель личного имени-прозвища Nas, давний предок-протопласта (будущего) рода Нецевичей, довольно трудно. Ибо даже окончательно неизвестно, когда же именно это имя-прозвище превратилось в Черной Руси по фамилии одной из семей его кровных потомков. Существуют вместе с тем основания полагать, что таким образом была отмечена историческая память о определенную конкретную личность, которую натощак сохранили предыдущие поколения этого рода. В ту древнюю пору такая память обычно сохранялась в отношении каких-либо военных достижений прошлого предка. Однако, в любом случае, для конструирования этой фамилии (рода) было взято имя-прозвище по крайней мере деда первого главы той семьи, который заложил основы этого рода (будущих) Нецевичей в самой Черной Руси.
В славянском языке, которым преимущественно пользовались в Беларуси, функцию патронимов, которые вполне вероятно определяют родственные связи отец < сын, обычно выполняют два суффикса, – ович и –евич, а в записи подобных фамилий на латыни для такого определения используются суффиксы – owicz и – ewicz. И уже в 1420 году на Волыни безусловно жил вооруженный военнослужащий, в основу фамилии рода которого было положено при его создании, именно имя-прозвище Nas (Nais), а патрономно фамилия предков людей этого рода получила там тогда необходимую в славянском языке конструкцию, Nasewicz.
Скорее всего личное имя этого лица, как указано в документе 1440 года, был Игнатий. Поскольку обозначенный Игнатий с фамилией Nasewicz родился в конце XIV века, то следует считать, что это уже произошло в отцовской семье, которая, безусловно, носила на эту пору то родовая фамилия. В таком случае годы рождения его прадеда, именно за именем-прозвищем которого, скорее всего, и было сконструировано (первично) фамилия этого рода, следует отнести по крайней мере на конец XIII ст.. А сам Игнатий при отсутствии каких-либо других показаний по его кровным предкам, безусловно выступает первооснователем (будущего) рода Нецевичей, по крайней мере той из его многочисленных ветвей, которая впоследствии была «осаждена» на землях Волыни.
Безусловное происхождение рода из земель Черной Руси, где кровные родственники, которые там остались, продолжали выступать боярами Радунскими и Жижморскими еще и в XVI ст., позволяет сделать предположение, что род мог принадлежать там до членов единого, и очень численного литовского рода, протопластом которого представал прус Крупос . Его род впоследствии оказался одним из самых многочисленных родов Литвы, а членами именно этого рода историки вообще отмечают носителей многих известных литовских фамилий, потому что это возникал (для них) «престижным достоянием», конечно если только не принимали в расчет их действительное родовое происхождение.
Однако, одновременно с этим выдающимся для всех пруссов (литовцев) протопластом, земли в Радунской волости, уже после завершения успешной битвы с крестоносцами в Грюнвальде, получили в 1410 году также несколько семьи с фамилией Насевичи , то есть лица, которые уже определенно носили в ту пору это (первичное) прусское прозвище-фамилия. А их (кровные) родственники, с вполне определенной случаю, речь о которой пойдет позже, получили для себя в тот год дополнительные земли еще и на территории Волыни. Таким образом (выдающегося) пруса Крупоса и пруссов Насевичей таки довольно трудно увязать, в начале ХУ века, в какую-то единую семейную схему отец < сыновья.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22-10, 11:07 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса" В.С.Герасименко)

Раздел 6
Определенность рода.

Следовательно в Речи Посполитой, на землях Волыни, по крайней мере начиная со времен порубежной границы, жили три линии единого рода бояр-шляхты Нецевичей , испокон веков (древне)прусского по своим генетическим происхождением, потом становится русь-литовским, которые уже впоследствии представляли там ее крупный украинский (русинский) род.
Старинная местность с названием Литва совсем не перекрывала собой этнически литовской земле, а сейчас эта местность вообще входит только в состав республики Беларусь. Там эта старинная местность выступает, преимущественно, по территории Минской области, а также отдельных частей Гродненской и Витебской областей. Именно жителей этих чисто белорусских местностей, которые «появились на свет» в результате ассимиляции группы местных племен пришедшими из земель прусской Литвы западными балтами-русами, то есть древними прусами, еще в совсем прадавние время стали называли литвинами.
Поэтому, с историографической точки зрения, вообще было бы точнее писать в этой разведке о прусское происхождение, а уже потом о русинском, по своей нынешней сути, род бояр-шляхты Нецевичей. При этом, однако, не следует упускать из поля зрения еще и промежуточное, более известное как русь-литвиновское, проживания лиц этого рода на этнически белорусских землях. Именно вследствие того, что род много лет проживал в местности с русинском языке общения, никаких языковых проблем при его переселении на Правобережную Украину-Русь не могло возникнуть. Ибо даже при дворе великого литовского князя Витовта все руководящие лица и их челядь общались тогда именно по-русинские, а все официальная переписка между учреждениями великого княжества Литовского вообще испокон веков происходило исключительно по-русски.
Уже в самом начале ХУ века. древние русь-литовские предки этого рода поселились на землях тогда еще только «местности Ружино», что принадлежала к территории Ковельского уезда, который находился в землях центральной Волыни. Таким образом жизнь этого рода началось там еще за времен расцвета великого княжества Литовского, а сам род вообще составлял древний шляхетский ячейка этой волынской местности Украины-Руси.
Историки Российской Империи середины XIX века. пришли к глобальному выводу, что из всей шляхетской массы Юго-Западной России (тогда уже – Правобережной Украины) только десять процентов родов принадлежало к польскому этносу. Все остальные роды здесь, по их мнению, происходили из древних родов русской, то есть русинской, основы. Однако при этом они привлекали к ним еще и те роды русь-литвиновской основы, которые также в свое время, по какому-то случаю, «осели» на этой территории.
С их точки зрения, опирающейся на постоянное использование этими исследователями истории исключительно «русского языка», значительная часть шляхетских родов смешанной основы вела свое прямое происхождение вовсе не от древних русинов, а от различных родов русов или русичей, под которыми они понимали те древние племена, которые “все время” жили именно в этой местности. То есть на огромной территории, которая находилась между 490 и 520 северной широты и протянулась там до 700 км на запад от Киева [14].
Размеры указанной территории Правобережной Украины-Руси составляют сейчас треть от размеров земель всей нынешней Украины, таким образом они довольно таки существенные. Эта территория была тогда даже вполовину больше, чем земли, где в ту пору проживали племена древних германцев. Кроме того, территория Правобережной Украины-Руси, как по своим размерам, так даже немного по форме, вообще напоминала собой остров Великобритания. Однако разница между двумя этими землями и их народами возникает не только в наличии огромных морских пространств вокруг острова Великобритании. Главная разница в прошлом всегда заключалась в совсем других погодных условиях, обеспеченных там Гольфстримом, которые возле того острова существовали испокон веков и еще даже в пору средневековья вполне позволяли получать на его землях, при этом вполне постоянно, урожаи зерновых хлебных культур достаточно высокого на то время уровня сборов, «сам 5».
В действительности, однако, опираясь на события порубежной границы, те имперские историки даже среди названных ими родов русской основы-видимому в первую очередь имели в виду роды российской основы, которые, конечно, таким образом могли быть названы только в (их) будущем. Это были те (русские) племена, которые успели переехать к Правобережной Украины-Руси, из своего Московского княжества (и даже царства), в течение нескольких десятилетий XVI ст., во времена правления там великого князя (царя) Ивана IY Грозного. Как известно таких, вовремя эммигрировав и поэтому сохранив тогда свое существование родов было довольно много, по крайней мере больше, чем их успела вырезать, за восемь лет своей «активной деятельности» по созданию на землях их прошлой родине так называемой «Великой России», знаменитая царская «опричнина» [15].
По мнению древних российских историков, «проживая затем более два столетия в Речи Посполитой», где общая численность шляхты вообще достигала в самом Польском королевстве восьми процентов населения, а в великом княжестве Литовском численность той шляхты колебалась тогда от 3 до 6 % относительно общего количества всего литовского населения, благородные роды обозначенной (русской) основы во многих случаях, со временем, ополячились и приняли католическое вероисповедание.
Речь Посполитая всегда проводила целенаправленную государственную политику ошляховывания всего своего общества, то есть политику создания в нем многочисленного слоя свободных людей, и сразу военнослужащих, как это раньше постоянно происходило в великом княжестве Литовском. Таким образом у членов этих свободных родов, по мнению древних российских историков, собственная сама определенность уже стала тогда безусловно полностью двойной: «gente Ruthenus, natione Polonus».
В конце ХУІІ века. конечно иначе уже и быть не могло, поскольку для всего населения Правобережной Украины-Руси еще и принудительно навязано исповедовать тогда вообще искусственно созданное (придуманное) католической церковью для этой территории «вероисповедания» – так называемое униатское. Фактически вновь созданное вероисповедание было греко-католическим, и хоть оно не трогало, пока, самой сути и способов отправления религиозных обрядов, к которому испокон веков привыкло местное православное население, но при этом это вероисповедание полностью восприняло основные догматы католической церкви относительно Святого Духа и Троицы, а иерархи униатов оказались прямо и безоговорочно подчиненными римском понтифике.
Уже при самом акте «создания» униатского вероисповедания оно предназначалось только для использования в так называемой «крестьянской» церкви, поэтому службы правились там исключительно для удовлетворения религиозных нужд главного прослойки ее паствы, крестьян, некогда православных верующих. Вследствие такого вообще все сельские подневольные люди на целое столетие подряд стали “отторгнутые насилием” от своих исконных религиозных предпочтений церкви восточного обряда. С помощью религиозной составляющей общественной жизни их стали тогда принудительно ассимилировать к социуму господствующей в Речи Посполитой католической польской нации.
Однако никаких выводов относительно предыдущих по крайней мере двух столетий «всего времени» жизни этой территории в великом княжестве Литовском, перипетий проживания там древних благородных родов (прямой и промежуточной) русь-литвиновской основы, а также, в целом, везения и судьбы самого литовского этноса в Украине-Руси, в дополнение к этноса древних русов и этнических русских, эти историки не сделали. Между тем уже в древних русь-литвиновских родов, начиная с самого момента их «оседлости» на украинской территории, стала в XIV – XVI ст. активно происходить первая фаза формирования украинской народности. Именно в этой народности сложился тогда особый характер и закрепилась и культура отношений, которыми еще вполне отличается от всех своих соседей-славян, в первую очередь поляков и литвинов (белорусов), но особенно от москвитинов, украинская нация.
Главными факторами при этом является наличие и постоянное реформирование собственной русской (русинской) языка, которая впоследствии получила названия украинской, религиозные христианские православные предпочтения кафолической церкви восточного обряда, вполне специфическое местное право, еще сугубо русь-литовской основы, и народные обычаи различных древних южных народов. Совокупно все это смогло создать первую, однако, сейчас, важнейшую сама определенность уже «осевших» здесь благородных родов разного этнического происхождения – национальную, которая существенно отличалась от той, с которой все они в свое время пришли на эту землю.
Именно тогда украинская народность первый раз «родилась на свет», впоследствии увеличив свою общую численность от 150 до 500 тыс. лиц, а потом вообще смогла возрождаться еще дважды, когда проходила буквально через «игольное ушко», теряя физически значительное количество уже сформированного на новой национальной основе украинского общества, особенно во времена «революционных событий середины XVII ст..
Сначала польские, о которых упомянуто выше, то есть религиозные, а потом еще и российские стремление к принудительной ассимиляции «украинской народности», для чего в имперские времена российская власть стала использовать другую языковую составляющую общественной жизни, вообще отрицая существование в «какой-то там малороссийской народности» собственного языка, и запрещая отправлять на том языке даже православные церковные богослужения, привели только к многовековой борьбы украинского народа за свою свободу и независимость, которая, к сожалению, еще не завершилась.
Относительно устоев рода бояр-шляхты Нецевичів, который всегда считался русь-литвиновской основы, древние историки пришли к согласию о значительной древности его происхождения в Юго-Западной России (т. е. в Правобережной Украине-Руси), и опираясь преимущественно на то, что он жил там еще задолго до порубежной границы, засчитали этот род в перечень древних боярско-шляхетских (но все равно русских!) родов этой местности [14].
Процессы, которые руководили когда-развитием общества, которое жило в Правобережной Украине-Руси, и которые ввели формирования из него украинского этноса, можно конечно досконально выяснить только тогда, когда станет доподлинно известна история жизни отдельных его генераций. Но во времена безгосударственности украинского народа, с целью понимания указанных выше процессов и возможности вероятного толкования многих вопросов истории древнего украинского общества, сначала в «государстве обоих народов – Речи Посполитой, а впоследствии в русской великодержавной многонародной формации, в первую очередь приобретает большое значение исследование именно родословных и истории жизни, а точнее генеалогии, его не очень многочисленной элиты – самых известных и влиятельных древних родов этой территории, особенно ее феодальной верхушки. Потому что история, как наука – это, в первую очередь, именно установление безусловных фактов прошлого, а уже потом их должное (чаще однако произвольное) толкование.
Конечно, только во вторую очередь имеет смысл проводить аналогичные исследования для древних родов более многочисленного среднего звена (украинской) шляхты того времени. И хоть из таких исследований является возможность получить информацию только по вполне ограниченному кругу вопросов (особенно всемирной) истории, но поскольку одно из них – как именно шло тогда формирование много численного среднего слоя украинской нации, то такие разведки обязательно должны выполняться. Тем более, что сам перечень элитных древнейших родов Правобережной Украины-Руси крайне ограничен для того, чтобы понять каким образом здесь появился «на свет» даже класс крупной национальной буржуазии – верхнего слоя украинской нации в ХХ ст.. Вместе с тем только придирчиво осматривая грядущем жизни, и постоянно опираясь на хорошо изученное и понятное прошлое, можно представить себе каких конкретно общественных проявлений следует ожидать от украинского народа в будущем. События киевского майдана конца 2013 – начала 2014 года все это вполне вероятно собой подтвердили.
Сначала древние этнические пруссы, потом русь-литовские бояре, которые постепенно превратились в украинскую шляхетское сообщество, а уже впоследствии ополячені шляхтичи Нецевичі стали именно обычной по своей жизненной удачей и средним достатком звеном бояр-шляхты соответствующих времен. Поэтому они – безусловно древний род той, в первую очередь именно средней по достатку, украинской шляхты, также подходящий объект для указанных исторических исследований. Ибо жизнь рода бояр-шляхты Нецевичей , то есть бояр, которые во все предыдущие времена имели несомненные доказательства своего благородного происхождения, в этой генеалогической разведке вообще удалось проследить вплоть до XIV ст., а само появление их протопласти даже до середины ХІІІ ст..
Это произошло возможным благодаря материалам литовской метрики и архивным документам Российского государственного исторического архива (РДИА) в г. Санкт-Петербург, Центрального государственного исторического архива Украины (ЦДІАКУ) в г. Киеве, государственного архива Житомирской области (ДАЖО) в г. Житомире, государственного архива Хмельницкой области (ДАХмО), его филиала в г. Каменец-Подольском, государственного архива Черниговской области (ДАЧО) в г. Чернигов, государственного архива Волынской области (ДАВО) в г. Луцке, государственного архива Киевской области (ДАКО) в г. Киев, и государственного архива Херсонской области (ДАХерО) в г. Херсон. Первоначальный вариант этой разведки был ранее опубликован в [16].


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22-10, 11:28 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса" В.С.Герасименко)

Раздел 7
Род бояр-шляхты Нецевичей.

Конечно, как в Речи Посполитой, а до того в великом княжестве Литовском, где в свое время проживало много поколений рода Нецевичей , потомственное наследование членами этого рода определяющих самое высшее состояние лица наименований, если они действительно были «из рода суть бояре» – то есть землянин, боярин, боярин-шляхта, или шляхтич, становилось возможным только при наличии фактического подражания там незаурядной земельной собственности и безусловно свидетельствовало о постоянном сохранении этой собственности каждым из последующих поколений их рода.
Нецевичи имели на волынских территориях Червленой Руси по крайней мере семь мест проживания («отчизна») и владели в каждом из них довольно значительными в древние времена землями. Впоследствии однако, несмотря на все прошлые исторические события, потомки этих древних бояр-шляхты Нецевичей уже разъехались, каждый в свое время, по другим теренам Волыни и Подолии, где они также продолжали владеть земельной собственностью.
Вообще семейные прозвания в потомственному подражании роды начали использоваться в странах Европы лишь тогда, когда до их постоянного использования наступили определенные условия, а также эти прозвание оказалось вполне готовым и согласным воспринять там древнее человеческое общество. Семейные прозвания (фамилии), как и собственные личные имена, были для среды древних людей лишь определенными языковыми и культурными универсалами, поэтому единого определения двух этих терминов вообще не существует [394]. А при углублении в достаточно прадавние времена семейные прозвания (фамилии) вообще еще не выступали для той среды постоянными универсалами, достаточно часто менялись, и даже о наследовании familia именно по мужскому колену свидетельствуют только, преимущественно, определенные родословные росписи и гербы шляхты, которые сейчас сохранились [338]. Обычно древние фамилии чаще всего были связаны с историей определенной территории, на которой они в свое время появились, и впоследствии начали уже именно там широко использоваться.
В украинских памятниках делового языка, грамотах XIV – ХV ст., фамилии, в их современном понимании, появлялись лишь у тех лиц, которые принадлежали к общественной верхушки местного древнего общества – князей, магнатов, собственников больших земельных имений (то есть господ), землян, и тому подобное. Ибо только им приходилось выполнять в те времена юридические действия, которые уже стали нуждаться вполне четкого (судебного) определение физического лица конкретного участника подобных разборов [349].
Несмотря на долгосрочное подражания членами многих поколений рода Нецевичей своего семейного прозвания и старинного литовского определения боярин, можно безусловно прийти к выводу о древнем происхождении этого рода. Между тем надлежащих доказательств своего происхождения в прошлом род таки должен иметь «на руках» определенные документы и те документы у него раньше безусловно существовали. По крайней мере в 1663 году их было лично предъявлено членами этого рода комиссарам при выполнении последними люстрации города Ковеля, однако сохранить их во времена средневековья бояре-дворяне Нецевичей не смогли. Вместе с тем даже сам боярин Роман Юрьевич – основатель московской царской династии Романовых, из ордынского рода боярина Кобылы, не смог сохранить тогда надлежащих документов о своем собственном происхождении, в результате чего покинул этот (царский!) род сейчас «без фундамента».
В соответствии с обозначенного такое в законах Российской Империи, и опираясь при этом на бесспорный документальное подтвержден факт владения имением с крепостными дедом и прадедом лица, которая подавала документы от упомянутого семейства Нецевичей к российской имперской Геральдии, рода удалось определить в XIX веке. лишь столетний промежуток времени, который предоставлял ему права российского дворянства. В конце концов это (конкретное) семейство было записано в Империи только до И части книги дворянам Волынской губернии [1,2].
Вместе с тем фамилия этих дворян латиницей, на польском языке, всегда имело в Российской Империи двойная запись, уже в соответствии с законами фонетики именно украинского языка местности, где Нецевичи постоянно проживали на момент ее присоединения к той Империи – Necewich и Neciewich . Эти записи использовались постоянно в судебных документах, составленных во времена средневековья в Украине-Руси, а их запись латиницей в «окончательной» для этой земли форме, еще вообще согласно законам фонетики существовавшего раньше на этой земле старинного русинского, которого сейчас зовут староукраинским, языка, был следующим – Nіecewich и Nіeciewich . Пока, ни одна из этих четырех фамилий, а также еще и многочисленных «разновидностей» её, в справочниках современных украинских фамилий вообще не указана [349.
Но кроме того, как удалось установить в наше время по архивным документам, до конца XIX века. дожили еще две, довольно таки многочисленные, линии того же рода шляхтичей Нецевичей, причем предки этих двух линий также выступали ранее в Речи Посполитой жителями (разных) местностей Волыни и Подолии [3,4]. Именно делініація, то есть уточнения отдельных линий этого рода, сначала во времена средневековья, в Речи Посполитой, а уже потом, в XIX веке, в Российской Империи, является одной из главных задач этой генеалогической разведки.
По архивным документам, члены по крайней мере двух линий этого рода, в том случае (российской) дворянской, не смотря на разные места своего постоянного проживания, всегда хорошо осознавали давнее родство и поддерживали между собой определенные родовые отношения по крайней мере до конца XIX в.. Вместе с тем упомянутые две (новые) линии рода, со всеми своими ветвями, которые впоследствии так и не были зачислены в (российской) дворянской сообщества, всегда принадлежали в Речи Посполитой до другого благородного братства – герба Янина. Члены этих двух линий не смогли получить подтверждение своей дворянской достоинства в Российской Империи во время, и после завершения, деятельности Центральной комиссии, Высочайше учрежденной в городе Киеве для решения действий Дворянских Депутатских Собраний Киевской, Подольской и Волынской губерний (далее – Киевской центральной ревизионной комиссии) в 1839 – 1847 годах [5,6]. Поскольку Империя в те времена, в отличие от Речи Посполитой, вообще не беспокоилась ростом численности прослойки своих свободных людей.
В заявлениях в губернских дворянских депутатских собраний, которые члены этих двух (новых) линий рода подавали в 1802 и 1814 годах, также отсутствовали какие-либо упоминания о происхождении, родословные и историю жизни их предков ранее XVIII ст.. Все это для двух указанных (новых) линий рода, и их последующих собственных ветвей, пока оставалось неизвестным – генеалогия вообще всего рода Нецевичей отсутствовала уже даже для тех его предков, которые жили в XVII ст..
Наконец, остается только отметить, что на 1.И.1850 г. ни одного лица на все приведенные выше в записи латиницей фамилии Нецевичей не было внесено департаментом геральдии в Польском королевстве в списке его шляхты (дворян). При этом как, которые существовали на этой территории еще с самого начала времен», то есть до поры исчезновения Речи Посполитой с карты мира в 1795 году, потом как таких, которые появились в Польском королевстве до появления нового положения о дворянстве в 1836 году, и наконец как определились там в этом состоянии департаментом геральдии королевства уже после обнародования нового положения о дворянстве [213].
Однако необходимо отдельно подчеркнуть, что речь идет именно о шляхту (дворян) той польской территории, которая осталась в Польском королевстве уже после присоединения значительной части территории Волыни и Подолии в прошлую Речи Посполитой в состав земель Российской Империи в конце XVIII века. (это присоединение завершилось тогда в два этапа, а именно в 1793 и 1795 годах).
В Западной Европе – колыбели древнего дворянства, в большинстве ее стран, еще в ХІУ века. были назначены официальные лица и созданы специальные геральдические учреждения, которые должны были следить за целостностью и неприкосновенностью гербов их дворянства. Но в древнем Польском королевстве, то есть в Короне и в великом княжестве Литовском, где главным свидетельством (доказательством) благородства шляхтича всегда считалось только владение им собственным земельным наделом, именно с которой он нес «благородную службу», долгое время вообще не функционировало государственных департаментов геральдии, которые бы профессионально занимались этой проблемой.
Видимо поэтому своеобразную роль «частных геральдий» этих двух стран Восточной Европы должны были взять на себя отдельные неофициальные лица – главным образом писатели-историки, которые проводили, каждый в свое время и «на свой вкус», собственные исследования гербов шляхетских родов Речи Посполитой, пользуясь при этом как официальными, так и сугубо частными («других лиц») показаниям по этой тематике. Именно показания древних писателей-историков, опубликованные еще при их жизни, довольно часто возникали в XIX веке. единственными основаниями для составления генеалогии отдельных шляхетских Домов департаментом геральдии (нового) Польского королевства, ибо более надежной информации о таком вообще в те времена не существовало [355].
В XVIII ст. именно на территориях Волыни и Подолии, которые принадлежали тогда к объединенной между собой в унии Короны и великого княжества Литовского – Речи Посполитой, существовали и были известны упомянутым выше «неофициальным геральдиям» два отдельных Дома натощак родовитой там в те времена шляхты, какие именно носили исследуемые в этой разведке личное фамилия-наименование – Нецевичи.
Ими выступали Нецевичи герба Янина, на польском языке были записаны древними исследователями польской геральдии как Neczewich, то есть, в русском прочтении – Нечевич, и другие Нецевичи, герба которых в перечне той шляхты вообще не было указано, какие были записаны там под фамилией Nieciewski (то есть, в том же самом прочтении – Нециевские) [196]. Скорее всего, однако, гербом Янина в самом деле обладал Дом шляхтичей последней из двух записанных фамилий, Nieciewski, как такое вполне вероятно свидетельствуют результаты проведенной генеалогической разведки.
При этом фамилия шляхтичей из другого Дома, Neczewich, также происходит от приведенного выше фамилии Nieciewski, да и вообще до конкретных записей польской и литовской «частных геральдий», которые, напоминаем еще раз, вовсе не были официальными (и профессиональными) государственными геральдическими учреждениями, существует очень много вопросов и нареканий. Вообще по той давней поры, абсолютно во всех странах Восточной Европы, записи личных фамилий настолько постоянно менялись писарями, что в Московском царстве в 1685 году был даже издан именной царский указ, которым писарям такое фактически разрешалось делать (при этом указано – «не ставить им это в бесчестье») [338].
Проведенные в этой разведке ретроспективные исследования истории жизни древних предков шляхтичей Нецевичей, в течение четырех столетий подряд, показали, то начиная обратный отсчет с середины XIX века, что для двух (новых) линий рода герба Янина (Поле в поле) линии рода герба Нечуя (Пень, или Бревно) все предки тех линий, которые жили в начале XVIII ст., безусловно находились между собой в тесных родственных отношениях, то есть принадлежали к одному семейству (familia).
Согласно же документов ХУІІ века. оказалось, что еще более древние предки всех трех линий рода были между собой уже просто достаточно близкими родственниками. А по документам, которые касались жизни совсем древних предков этого рода, живших в XVI ст., было однозначно определено следующее: учредителями трех отдельных линий этой династии, именно в начале того столетия, появились трое родных братьев – потомки боярина Радунского Андрея Нецевича. Однако это событие, а также получения тремя братьями герба благородного братства Янина, имели место еще в великом княжестве Литовском, на древней (но промежуточной) родине этого рода, тогда как действительные древние предки Нецевичей безусловно походят еще с прусских земель.
В проведенной разведке удалось исследовать генеалогию рода Нецевичей начиная от XIII века, во все бурные вика средневековья, при провозглашаемых тогда историками постоянных набегах на территорию Правобережной Украины-Руси татар и турок, и за «революционных событий» эпохи Богдана-Зиновия. Ее удалось непрерывно отследить за достаточно многочисленные события недоедания (голодания), и иногда жестокого голодания древнего общества этой территории. А еще через моровые неурядицы, что в ту пору часто определяли печальную судьбу многих шляхетских и крестьянских украинских родов, которые жили на этой земле, и впоследствии исчезли. Так, например, четырехлетний жестокий мор 1283 – 1286 лет, когда основатели исследуемого рода уже перебрались из Пруссии к землям Литвы, привел, помимо значительной потери самого населения великого княжества, еще и к тому, что «на Руси, и Ляхов, а также у Татар – ізомре все, кони, и скоты, и овца, все ізомре, не осталось нічегоже» [393].
Некоторые моменты обозначенных событий будут рассматриваться в этой разведке как вполне отдельные общественные явления, однако, насколько позволяют найдены документы, они будут также анализироваться с точки зрения их конкретного влияния на судьбу отдельных ветвей рода самых бояр-шляхты Нецевичей.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22-10, 11:41 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса" В.С.Герасименко)

Раздел 8
Происхождение рода.

В результате проведенных исследований родословной и отдельных разведок из событий жизни прусских предков бояр-шляхты Нецевичей выяснилось, что (промежуточные) основы этой династии переместились в свое время на территорию Черной Руси, а именно в Подляшье, в юго-западную часть старинного Полоцкого княжества. Эта местность с начала XII века. была подчинена великому Галицко-Волынскому княжеству. Впоследствии эту Черную Русь захватили северные соседи, литовцы, затем снова передали ее «в руки» Галицко-Волынского княжества, но уже в середине XIII века. она предстала вполне неотъемлемой частью великого княжества Литовского.
Черная Русь, или еще Среднее Понимания, вбирала в свой состав значительные части виленской, гродненской и черниговской земель, начиная от левых притиков реки Неман, и затем протягивая свою территорию вплоть до реки Свислочь. Именно с черниговской земли берет свое начало река Неман-Русь, и все земли ее водосборов в местных, в том случае этнически литовских по своему происхождению племен, среди которых преобладали аукшайты, испокон веков именовались только единственным словом «русь». Однако о происхождении личного названия самой местности Черной Руси каких-то определенных мыслей у нынешних историков не сложилось.
На стыке тысячелетий территорию нынешней Беларуси преимущественно населяли племена скандинавских готов, а также многочисленные племена западных и восточных балтов. Всех этих балтов в древнем обществе этих земель преимущественно «выставляли на свет» различные племена кельтов – галлов, раков, кимрив, кривичей. Именно с местными племенами кельтов происходила, в свое время, ассимиляция эмигрировав на эту землю западных славян-русь, вследствие чего на ней со временем оказалась созданной отдельная нация русь-литвинов, известных сейчас как белорусы.
Судя по всем дальнейшим событиям, собственно именно в северо-западном углу этой территории, на границе с Польским королевством, в достаточно населенных местах общего жилища пруссов, аукшайтов, готов и кельтов, а также их потомков, которые впоследствии получили то личное наименование русь-литвинов, существовал почти полтора столетия подряд этнический прусский род, фамилия которого была сформирована на основе старинного прусского личного имени Nas.
Личным именем человека в древние времена вообще могло стать любое слово языка, на котором это ее наименование тогда происходило. Однако о именно «личное имя» человека и его истинное происхождение у лингвистов существует сейчас множество различных гипотез [17]. Вместе с тем под фамилией лингвисты бесспорно понимают «личное имя, которое объединяет членов семьи и передается их потомками далее двух поколений». От достаточно плотных прусских личных имен, кроме фамилий отдельных родов, в Черной Руси могли также возникнуть в свое время соответствующие названия ее поселений, где те роды селились на постоянное жилье.
Потому что еще и до сих пор на территории прошлую Черной Руси, а именно в Мостовском районе, Гродненской области, республики Беларусь, существуют многочисленные населенные пункты с названиями Нацевичи, Нацково, Пацевичи, Мацевичи и прочее. Конечно, что названия поселений, в свое время, выступали для древнего общества носителями значительно более важной информации, чем наименования отдельных конкретных лиц, которые их населяли, и поэтому просто должны были постоянно храниться. Такое, вполне вероятно, касается также наименований десятков поселений другого прусского племени, братьев (бартенситов), которые находятся в (прошлом) Пелясском воеводстве, то есть на этнической литовский территории, с личным основой Borcie/Bortele.
Вследствие такого не исключено, что именно фамилия рода Нецевичей могло быть предоставленным в Черной Руси, исходя из наименований принадлежащих ему имений, как это впоследствии стало постоянно происходить при предоставлении фамилий высшим лицам феодального общества в Московском царстве. Однако в любом случае нужно учитывать, что в Черной Руси заимствованную из Польского королевства двухуровневую европейскую систему идентификации личности высших слоев древнего общества – при этом именно с фамилией! – стали использовать еще в начале ХIV в.. Между тем в Московском царстве типичный способ предоставления семейного прозвания рода «по имениям» не использовался еще даже в XVI ст., совсем не смотря на то, что физические лица, которые его там тогда уже определенно нуждались, несомненно принадлежали к высшим слоям своего общества.
В первую очередь конечно, также именно с начала XIV ст., семейные прозвания (фамилии) стали предоставляться в великом княжестве Литовском членам отдельных ответвлений его наиболее выдающихся родов, главным образом в связи названия принадлежащих им тогда личное имений. Однако необходимо иметь в виду, что сами размеры подавляющего большинства родственных (даже княжеских!) имений были тогда вообще весьма незначительными, по крайней мере, каких-либо письменных упоминаний о их реальные размеры и действительное расположение в наше время практически не осталось.
Целесообразно заметить, что на самой территории этнической Литвы возникнуть род с фамилией в те времена никак не мог, потому что там, в среде «непохожих» крестьян и местной шляхты, еще до конца ХУШ века. продолжала использоваться совсем другая двухуровневая система идентификации конкретной личности: ее личное имя и прозвище отчество, которое почти всегда формировалось только двумя формантами, –айтис и –тис.
Вместе с тем, вообще не обладая какими-то выдающимися имениями, многочисленные служилые князья «лоскутного» великого княжества Литовского имели тогда влияние лишь в пределах отдельных ответвлений своего собственного рода. Поэтому эти служилые князья совсем не держались на ту пору за надлежащее им княжеское достоинство, или вообще за постоянное княжеское определение своего рода, даже с фамилией, оставаясь только боярами-шляхтой, потому что это также обеспечивало им соответствующие имущественные и личные привилегии в древнем литовском обществе [338]. А после принятия Люблинской унии чисто литовский титул «князь» вообще потерял в новообразованном государстве, Речи Посполитой, любое значение, вследствие чего (прошлых) князей стали преимущественно именовать там, при наличии у них крупной земельной собственности, просто знатными боярами, а еще, в дополнение, определять панамы или феодалами.
В великом княжестве Литовском вопросы наследства недвижимости у бояр, и даже в большей части князей и господ, решался довольно таки специфически: чаще всего такое происходило там по простым феодальным формулам – недвижимость предоставлялась всем этим лицам только “до воли господарской”, “на пропитание”, или “до живота”, и изредка “до двух животов”. После окончания срока действия таких наследных формул всем было необходимо снова обращаться к великокняжеской власти для получения следующего разрешения на пользование уже испокон веков должной и существующей, землей и недвижимостью. Поэтому, еще в середине ХІУ века, с постепенным развитием литовской великокняжеской власти, несмотря даже на существенное поменшання тогда общей численности населения княжества вследствие европейской пандемии чумы, много семей формально свободных людей – русь-литвиновских бояр-шляхты, а также князей и господ, благодаря этой феодальной произвола (правую), начали терять в нем свои отчины и даже дидыны.
Впервые реальную возможность «осесть» на Волыни, получить там надлежащие земельные наделы и обустроить собственное хозяйствования (литовские) бояре-воители войска великого княжества Литовского получили в 1350 году. Эта возможность реально появилась у них после того, как литовским войском были освобождены от польской оккупации волынские земли Галицко-Волынского княжества, которые были захвачены Короной за год до того. В ту пору, кроме безусловно необходимого «передним, попавшимся людям» личного мужества, которая проявлялась ними на поле боя, свободные служилые люди великого княжества Литовского, чтобы получить реальную возможность войти к верхушке его феодального общества, должны были еще обязательно обладать немалой земельной собственностью.
Между тем вообще пытались тогда (литовские) бояре-воители получать земельную собственность именно на Волыни – отдельный вопрос. Поскольку чумной мор сороковых годов ХIV века. уполовинил население Европы и даже в достаточно населенном княжестве Литовском свободных земель оказалось тогда довольно много. А голод и мор, печальные события которых произошли на многих землях Короны, Волыни и великого княжества Литовского в 1360 – 1362 годах, в свою очередь, добавили к этому человеческого горя и «обеспечили» обозначенные территории дополнительными свободными землями.
Однако члены отдельных линий правящего литовского княжеского Дома, уже преимущественно только внуки Гедимина, вовсе не отказывались от новых княжеских столов в землях Волыни, которые им предоставлял там кровный родственник, луцкий князь Дмитрий-Любарт. И хоть они, став в результате такого вассальными князьями Галицко-Волынской земли, постоянно при этом подчеркивали, что «нового не вводят, а старого не двинутся», но наследственные порядки в своих новых владениях литовские князья сразу поставили именно такими, которые существовали в великом княжестве Литовском.
Поэтому не следует считать, что в волынский земли, при литовских феодальных порядках подражания, могли возникнуть в середине ХІУ века. крупные и многочисленные очаги «оседлых» бояр-шляхты «первого разряда», именно которые составляли тогда местные княжеские жены, ибо на такое вообще не существовало каких-либо объективных обстоятельств. Тем более, что военные баталии следующих 30 лет, когда значительные территории Волыни последовательно захватывали и освобождали польские и литовские войска, безусловно, не способствовали массовому «осаждению» там литовских бояр-воителей, или целенаправленному переселению других бояр на эти земли. Особенно это касалось приграничных в ту пору земель Белзского и Хелмскому княжеств Волыни, где боевые операции войск обеих стран вообще практически никогда не прекращались.
Однако даже чисто номинальное вхождение на польский престол великого князя литовского Ягайло (Владислава II) изменило ситуацию в землях Галицко-Волынского княжества в корне. В 1387 году, при проведении польской королевой операции освобождения Галичины от венгерского правления, для последующего присоединения этих земель к Короне, польское войско последний раз прошло территорией Белзского и Хелмскому княжеств, после чего там уже воцарился долгосрочный мир. Тем более, чтобы обеспечить свободный выход Польскому королевству на земле завоеванной им тогда Галичины, территорию обоих этих удельных княжеств также «присоединили» к Короне. Вследствие этого на границе появился значительный выступление новых польских земельных владений в северо-восточном направлении, который получил название Хелмсько-Ратненского, или Любольмсько-Ратненского.
Сам стол прошлого Белзского княжества, разделенного на отдельные уделы, был передан в 1388 году князьям мазовецкой земли Короны, дальним родственникам последнего короля «Галиции и Лодомерии». При этом, поскольку они оставались еще и вассалами своих старших князей, то переданы земли Белзского княжества стали просто ленным уделом князей польской Мазовии. Все эти объединительные действия Ягайло (Владислава II) в полной мере были обусловлены необходимостью выполнения условий Кревской унии, согласно которой он и получил впоследствии свое королевское достоинство и корону.
Вместе с тем отдельное положение этой унии обусловливало постоянное присутствие короля-консорта, мужа правящей тогда польской королевы, именно в землях Короны. Поэтому, для выполнения главного условия унии, а именно объединение Короны с великим княжеством Литовским, Ягайло (Владислава II) назначил наместником в том княжестве, и дал ему возможность там править от собственного имени, своего родного брата, князя Скиргайло.
Однако этот королевский кровный наместник не смог найти должного взаимопонимания с феодальной верхушкой великого княжества Литовского, фактической ликвидацией которого он должен был тогда заниматься. Бунт против этого условия Кревской унии значительной части княжеских потомков Гедимина возглавил в землях Литвы князь Витовт Кейстутович. Его отец, который в прошлом почти год находился в должности великого князя литовского, имел в собственном ленному владении города Срок, Гродно и Берестейські земли. Эти семейные достояния были переданы великим литовским князем Ягайлой в руки братанича Витовта еще в 1384 году. Однако это никаким образом не повлияло, через два года, при необходимости приносить присягу уже новому польскому королю, Ягайло (Владислав II), на вполне устоявшиеся политические взгляды 35-летнего князя Витовта Кейстутовича, которые касались необходимости сохранения самого существования и полной независимости великого княжества Литовского.
После коронации братанича князь Витовт оставил собственные семейные земли и отошел в эмиграцию. Он набрал прусское войско в Германии и несколько лет подряд пытался овладеть землями этнической Литвы, хотя заметных успехов в этой компании не достиг. Ситуацию, однако, коренным образом изменили в 1392 году две знаменательные события – захват наемным прусским войском Витовта крепости Свободно и брак его дочери с новым Московским князем. Король Ягайло (Владислав II), который в те времена уже успел потерять свою молодую жену, польскую королевну, очень хорошо разбирался в монархических браках и тонкостях обусловленной подобными матримариальними событиями средневековой политической игры. Он умел достаточно в совершенстве использовать, конечно в свою пользу, те благоприятные обстоятельства, которые при этом возникали.
В результате, для достижения мира и согласия в номинально объединенном государстве, и особенно для безусловного прекращения міжродинних ссор, Ягайло (Владислав II) в 1392 году заменяет на посту наместника великого княжества Литовского своего родного брата князем Витовтом Кейстутовичем, то есть своим братаничем. Согласно главных условий составленной между этими лицами Островного соглашения, земли Литвы, Беларуси и Украины, в том случае Волынь, которые оставались в дальнейшем удельными владениями Польского королевства, должны были только помогать войску короля в военные времена. А в остальном (политические) действия их нового королевского назначенца, который был сразу провозглашен при этом великим князем литовским «до живота», Витовта Кейстутовича, были определены вполне свободными.
Согласовав такие действия с польским королем, новый управитель великого княжества Литовского, придерживаясь собственных планов относительно безусловного существования того княжества, сразу начал укреплять подчиненную ему государство, как внутренне, так и извне. Он оказался весьма серьезным реформатором и свои главные усилия направил на усиление и централизация великокняжеской власти, ради чего существенно уменьшил количество уделов и создал отдельную литовскую денежную систему. Вообще изменения порядков в стране, которые были введены тогда князем Витовтом, впоследствии были отмечены потомками «нормативными».
В великом княжестве Литовском Витовт с самого начала своего правления начал лишать столов самых влиятельных литовских князей, собственных кровных родственников, совсем не останавливаясь при этом даже перед их физическим уничтожением. А князьям со столами в небольших княжествах, особенно молодым, он вообще никогда не давал возможности там прочно «осесть», видимо чтобы в будущем не возникало каких-либо достойных конкурентов его собственной великокняжеской власти.
Вследствие этого большая часть удельных литовских княжеств была преобразована Витовтом на обычные провинции, управление которыми было назначено преданных ему особенно наместников и урядников. Для наведения и поддержания надлежащих порядков в подчиненной ему великом княжестве Литовском Витовт неоднократно использовал войска. Одновременно, демонстрируя собственную непоколебимую политическую волю, он последовательно захватывает у татаро-монголов все земли Подолья, которые превращает в ленные владения Короны. Витовт также кардинально решает на те времена вопрос с принадлежностью великому княжеству Литовскому целого ряда земель, которые находились на границе с княжеством Московским.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22-10, 11:44 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса" В.С.Герасименко)

Раздел 9
Переселение рода на Волынь.

Конечно, что в каждом из новых мест подчинения должна оставаться, то есть «оседать», какая-то боярская сообщество. Она создавала там местные жены и составляла главную опору власти князя Витовта. Между тем наместнику великого княжества Литовского было крайне необходимо иметь еще и большое регулярное войско, чтобы получить возможность выполнить амбициозные планы покорения южных земель Украины-Руси на побережье Черного моря, и даже планы овладения Крымом, путем всяческой поддержки там собственного кандидата на ханство. Потому что в 1396 году в ряды войска Витовта, и вообще к квартире на землях великого княжества Литовского, переходит со своей ордой хан Тохтомыш, разбитый перед этим на реке Терек войском Тамерлана (Тимура).
Возможно именно поэтому, в 1398 году Витовт даже провозгласил себя «королем Литвы» и должен был надлежащим образом в своей следующей государственной политике вести себя. Однако осуществить эти свои амбициозные планы Витовт не смог, поскольку в 1399 году в битве с татарами на реке Ворскла, литовское войско потерпело ужасного поражения, потеряло очень много воинов и большое количество служилых князей, в том случае из правящего Дома Яггелонов . После такого разгрома Витовт даже был вынужден получать, на уже присоединенные им тогда до Литовского княжества южные украинские земли, где раньше жили предки татаро-монголов, отдельный ярлык от ханов Золотой Орды. А его мечты об объединении под своей властью всех земель восточной Украины-Движении вообще пришлось забыть.
Сейчас все эти действия князя Витовта в южных землях Украины-Руси никаким образом не затрагивали жизнь людей на волынских землях (прошлых) Белзского и Хелмскому княжеств, которые уже стали на ту пору «законным» польским владением. Покой царил также и в приграничных с теми княжествами землях великого княжества Литовского. Вообще, в начале ХУ века, прошлое Белзске княжество насчитывало в своем составе шесть уездов: Белзский, Бугский, Сокальский, Грабовецкий, Любачивский и Городельский. Однако лишь белзским и любачивским князем именовался тогда Земовит 4 Земовитович, который держал свой стол в тех землях. Поскольку два повета прошлого Белзского княжества вообще принадлежали в ту пору другим князьям, и Земовит И4 постоянно за них боролся, хоть все его многочисленные претензии на эти уезды королем никогда не удовлетворялись.
Значительная часть земель этих двух уездов лежала на левом берегу реки Буг, где испокон веков проходила граница великого княжества с Короной. То есть оба левобережных белзского повета фактически находились на землях великого княжества Литовского. Понятно что по крайней мере один из них, Городельский, принадлежность которого, государственная (литовская!) и личная (конкретно – великокняжеская), подтверждается имеющимися официальными документами, никаким образом не мог быть передан польским королем Земовиту 4. Потому что в 1412 – 1413 годах этот уезд на литовских государственных землях был подчинен лично великому князю Витовту Кейстутовичу, и фактически представал тогда его полной собственностью, по крайней мере, «до живота».
Уездный городок Городло находилось всего в 20 км от главного города во Владимирском княжестве, Владимира (ныне город Владимир-Волынский). Оно стояло на берегу реки Буг, то есть лежало прямо на границе между исконными землями Короны и великого княжества Литовского. А в главный город этой земли, Владимир, вел тогда большой и вполне благоустроенный меридиальний тракт (дорога) из литовского города Брест, известный еще как «зимний» или «старый торговый путь», который повсюду проходил неподалеку от границы между этими двумя странами. Один раз обозначенный старинный торговый тракт даже пересекал то государственную границу, на Любольмско-Ратненскому выступлении, в землях которого он проходил через город Ратно, поскольку на выдающихся торговых путях, в дополнение к таможен, всегда должны были стоять еще и крупные города, а потом он снова возвращался оттуда в земли Литовского княжества.
Гостинцы обычно тянулись к существовавших речных водоразделов, особенно на равнинных болотистых землях Полесья, поэтому они были там мало численными, а этот большак вообще проходил везде только по ее естественном пограничье с Волынью. Путевой принуждение, права состав и таможенной системы вполне объясняют консервативность направлений тех старинных гостинцев [416]. Этот торговый тракт, известный еще как «Витовтов гостинец», шел в южных землях великого княжества Литовского через поселение Полесское, Вижву, Смидин и Паридубы, после которых он уже спускался прямо на юг, к землям так называемой «местности Ружино» [366].
Единственный на ту пору западный литовский благоустроенный торговый тракт, который пересекал всю болотистую территорию Полесья, был проложен еще в XIV ст., потому поселение Смидин, через которое он проходил, уже, безусловно, существовало в период с 1362 по 1392 год. Оно было подчинено тогда киевскому князю Владимиру Ольгердовичу и уже мало сооруженной Никольской православную церковь. Конечно, что поселение Выжва, о котором первое письменное упоминание датируется 1508 годом, существовало еще гораздо раньше, потому что оно стояло на (единственном) мостовом пересечении того гостинца через реку Виживку. Затем вышеуказанный торговый путь сохранялся и действовал в этой местности по крайней мере в течение следующих 300 лет подряд [367].
Конечно, никаких карт или «шагов» прохождения того гостинца в этой местности никогда не существовало да и вообще где он реально мог там проходить могут свидетельствовать лишь (нынешние) мостовые сечения. Однако поскольку в прошлом село Паридубы было меньшим по размерам, чем современное, а любая дорога, которая проходила сквозь него, безусловно должна была вести там к церкви, то существует еще одна возможность определить где же проходил то гостинец. Потому что церковь в селе Паридубы сохранилась и по сей день, а уже после нее, скорее всего, гостинец шел прямо на юг до горы Стакор (высота 220), куда сейчас выходит в этой местности дорога Ружин – Миляновичи – Годовичи. То есть именно она является реальным продолжением того гостинца, потому что в направлении на юг прямо направлена до города Владимира.
Согласно документам XVI века, этот торговый гостинец получил в свое время также вполне отдельное собственное название, «Витовтова дорога» [368]. Такое наименование свидетельствует, что князь Витовт видимо уделял этому единственному на западе княжества Литовского торговом пути через Полесье очень большое внимание и особенно занимался обеспечением его надлежащего функционирования. Основы такого отношения князя к этому устойчивому маршрута торгового сообщения заложили, видимо, ужасные события 1399 года. Однако реально заниматься этим гостинцем князь Витовт начал уже только после Грюнвальдського ристалища, когда в оставленные тогда практически беззащитными земли Владимирского княжества состоялись опустошающие набеги крымских татар. Вероятно, именно после этих событий, продемонстрировавших необходимость надлежащей защиты далеких окраинных земель княжества, этот стратегический путь и был обеспечен надлежащей постоянной охраной.
Вполне возможно, что охрану этому гостинцу было предоставлено именно в конце 1410 года, когда польский король Владислав II (Ягайло) принимал в Ковеле чешских послов, которые предложили ему одеть еще и чешскую корону [417]. Конечно, по случаю прошлой татарского нашествия охрана короля была существенно усилена, а после его отъезда из Ковеля часть этой личной охраны была «осажденная» в той местности для постоянного наблюдения за этим магистральным путем.
Ради этого во все поселения, через которые он проходил, были «осаждены» литовские бояре-шляхта, которые, скорее всего, выступали членами военной дружины самого великого князя Витовта. Поскольку этот старинный торговый путь не только шел из родственных земель самого великого князя, но и играл на ту пору еще и значительную роль в исполнении его далеко идущих политических планов. Потому что он выходил из земель Литовского княжества и вел прямо до местечка Городло, где в 1413 году должен был состояться сейм, на котором послами была принята так называемая Городельская уния, которая сохранила отдельное от Короны и постоянное существование литовского княжества.
Считается, что в город Городло, на тот сейм, литовские бояре имели право прибывать только в том случае, если они личное, или по крайней мере их кровные родственники, имевших определенные военные заслуги в прошлой Грюнвальдской битве. Подобный отбор «ближних» бояр, которые после этой битвы начали занимать важные руководящие должности в великом княжестве Литовском и с определенным успехом делали там политическую карьеру, был своеобразной благодарностью Витовта упомянутым лицам за достигнутое победу в той «битве народов» [379].
Конечно трудно себе представить, что бояре-шляхта из боевой дружины самого Витовта, которые были «осажені» им для должной охраны стратегического пути сообщения между родственными странами, могли вообще каким-то образом избежать участия в той Грюнвальдской битве. По крайней мере «Грюнвальдский крест за заслуги» в нынешней Польше таки получали на 550-летия этой битвы именно потомки бояр, которые в свое время были «осажені» Витовтом в городельськой местности Волыни.
Городельская уния, в общем, подтвердила положения Кревской, но их главные идеи, в обоих случаях, осталась преимущественно только «записанными на бумаге». Однако самое главное, что произошло тогда в Городлі для князя Витовта, который ранее уже был отмечен пожизненным правителем великого княжества Литовского, это то, что сейм восстановил великое княжество как вполне автономное политическое образование. Конечно, управитель великого княжества Литовского скорее всего довольно постоянно пользовался западным стратегическим путем, то есть упомянутой «Вітовтовою дорогой», в пору многолетней подготовки Городельського сейма и вообще в последующие времена, то есть по крайней мере еще двадцать лет подряд.
«Осаждение» литовских бояр-шляхты в поселения вдоль гостинца на земле тогда личное принадлежали великому князю Витовту, одновременно решало вопрос обеспечения надлежащей хозяйской деятельности в этой окраинной земли великого княжества Литовского – Червенной Руси. Потому что именно хозяйским вопросом стал в первую очередь заниматься там, после Грюнвальдського ристалища, князь Витовт. Скорее всего боярин Игнатий Нецевич с семьей был «осажденный» им в нескольких поселениях вдоль «Витовтой дороги», в волынской местности Червленой Руси, для ее постоянной защиты и «держание», именно в конце 1410 года.
А в южные земли «местности Ружино» были «осаждены» тогда кровные родственники самого великого князя Витовта, которые происходили из двух разных ветвей правящего Дома Яггелонов , основанного в свое время князем Гедимином – от братьев Наримунта и Кориата, его растяжек. Именно таким образом предки всех указанных в этой разведке родов оказались жителями земель прошлого Галицко-Волынского княжества, однако уже довольно позднее срока его действительного существования. При этом следует отметить, что обозначенная Владимирская Русь, то есть ее воины, начиная с 1413 года, постоянно принимала активное участие во всех довольно многочисленных войнах, которые почти всю свою жизнь постоянно вел великий князь Витовт.
После объединения южной части территории Галицко-Волынской Руси с Короной населению этой земли были дарованы в 1387 году все польские шляхетские привилегии и права, в том случае и права на безусловную наследие семейных имений [18]. Между тем на северной части ее земель, Волыни, которые удерживали за собой потомки Дмитрия-Любарта, продолжало действовать лишь древнее наследственное литовское великокняжеское право – «до воли и ласки господарской» [360]. Этот разительный контраст права и бесправия, который возник в те времена на смежных территориях Украины-Руси, коронной, которая находилась в Галиции, и великокняжеской, которая находилась в Волыни, вскоре привел к тому, что в конце ХІУ века. массы обедневших и обездоленных великокняжеской властью литовских дружинников, бояр, князей, и даже господ, вместе с семьями, потянулись на богатейшие земли южной Галиции, и даже соседней с ней Подолии, где поместья предоставлялись им польской властью на условиях полного вотчинного права.
Еще в середине первого тысячелетия нашей эры экспансия славян-русов придунайской Рутении на северо-восток Европы привела к заселению Галичины, где тогда еще жили в основном кельты, ее собственным народом, то есть русинами. Их называли также рутенами или рутенцями, но во времена существования Австро-Венгерской Империи вообще стали считали в ней исконными украинцами. Впоследствии, после ассимиляции с местными племенами, и следующей татаро-монгольского нашествия, только территория Галичины оставалась родиной тех древних славян-русинов. В наше время потомков славян-русов называют в Галичине преимущественно гуцулами, но в их собственной среде еще сохранилась память о личное название того народа, который сейчас был их давними предками – русины-рутены.
Конечно, языком общения славян-русинов был один из древних диалектов славянского языка. На другом его диалекте разговаривали между собой тогда поляки, которые начали массами перебраться в Галичину уже после присоединения ее к Короне. Потому что в ХІУ и ХУ вв. людей в той Червенной Руси вообще было еще достаточно мало, и эту землю усиленно пытались в ту пору колонизировать, переселяя сюда, кроме поляков, еще и немцев и венгров, а также охотно принимая там постоянно эмигрировав из великого княжества Литовского русь-литвинов. Конечно, что евреи-торговцы «эмигрировали» на эту землю вполне самостоятельно.
Таким образом лица сообщества великого княжества Литовского, переселенные во времена Витовта в этот край, в том случае бояре-шляхта Нецевичи, таки должны были владеть славянским языком. Скорее всего такое вообще не составило для этих лиц любой проблемы, поскольку один из его диалектов был родным всего для всех русь-литвинов. А древние разновидности (диалекты) славянского языка были между собой тогда еще настолько родственными, что никаким образом не мешали межплеменному общению.
Видимо вследствие всех этих причин, даже не смотря на то, что именно на галицких землях заканчивались набеги крымских татар на Украину-Русь – по каждому из трех путей того горя, упомянутые русь-литвиновцы удовольствием сюда эмигрировали. Только были эти набеги татар действительно самым большим горем этой земли, несмотря на периодические 12-летние циклы голодания здесь напрочь всей имеющейся тогда человеческого сообщества – отдельный вопрос. Голодание при этом даже довольно часто, аж три раза в столетие, достигало в ту пору уровня жестокого голодомора. Касаться всех его аспектов в этой разведке не предусмотрено, как и не предусмотрено в полной мере анализировать в ней тотальные последствия голодоморов и разной этиологии многочисленных в ту пору морей для имеющегося населения.
Между тем последствия довольно частых тогда эпидемий различных болезней, из которых особенно ощутимыми для древнего общества за человеческими потерями представали чума и холера, иногда были вообще ужасными. Так чумной мор середины XIV века. «выкосил» на территории Европы от трети до половины населения напрочь всех ее государств, даже населения (отдельного) острова Великобритания. «Великий мор» имел место в европейской местности, и нанес большой ущерб населению Польши и Литвы, также в 1360 – 1362 и в 1426 – 1427 годах. Поэтому последствия некоторых морових событий, которые отражались в судьбе исследуемого в этой разведке рода, таки будут, определенным образом, рассматриваться в надлежащих для такого местах.
Произнесенная литовцам чуть позже формальный запрет – “не бегать туда-сюда в течение 10 лет”, которое было принято на съезде родственных государств-соседей в крепости Ковно в 1404 году, существенно мало что могла изменить и поток мигрантов к землям Короны вообще никогда не утихал [18]. В результате большое сообщество благородных русь-литвиновских мигрантов упомянутых времен, которые смогли получить от Короны поместья и вотчины, навсегда осталась жить в землях западной Подолии и Галиции, где впоследствии превратилась в их постоянное благородное, названное уже только потом дворянским, населения.
Между тем это сообщество мигрантов в начале ХУ века. также существенно пополнила еще и сама власть великого княжества Литовского, когда начала проводить политику колонизации захваченных ею на то время земель Украины-Руси. В этих землях тогда целенаправленно создавался вполне послушный великокняжескойвласти состояние «оседлых» военнослужащих – будущее местное дворянство. Собственно чисто псевдо национальные потомки этой древней, дворянской или шляхетской, не так это уж и важно, сообщества, стали через полтора столетия преобладающей частью первой генерации украинской, но еще литовской и прусской основы, шляхты Речи Посполитой в этих землях. Однако совершенно неизвестным остается вопрос сколько же тогда в действительности существовало северных мигрантов, которые затем навсегда «осели» на землях Правобережной Украины-Руси.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22-10, 12:15 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса" В.С.Герасименко)

Раздел 10
Древние владения рода.

Во Владимирском уезде члены всех трех линий рода сначала поселились на тех почвах, которые потом принадлежали к королевскому Ковельского имения своего времени был образован из земель, которые остались по королеве Боне Сфорці Арагонській. Именно во времена порубіжної пределы это имение было отдано властями “на пожизненное держание” князю А. М. Курбському [7]. Однако, поскольку имение составлял государственный земельный резерв, князь Курбский не имел никаких прав распоряжаться его почвами – он не мог их продавать, ставить в залог или отписывать, хоть и вел себя с тем поместьем как со своей собственной вотчиной. Упомянутое ограничение имущественных прав этого «ковельского князя» еще раз было подтверждено королем на бальном съезде 23.III.1581 г.. Именно поэтому, по закону, всем новым жителям указанной местности получить там почвы можно было тогда лишь во временное владение или в аренду.
Между тем с определенной случаю в течение всего XVII века, несмотря на то, что эти земли после князя Курбского снова стали королевским стольным имением, несколько поколений потомков упомянутых выше трех линий рода шляхтичей Нецевичей почвы, на которых они поселились, все время использовали согласно законов вотчинного права: отписывали, наследовали, дарили, продавали, а кроме того еще и докупали к ним новые грунты в полную свою собственность. О таком предпринимались надлежащие вливные записи в документах соответствующих судов, часть которых сейчас осталась записанной в гродских и земских владимирских старостинських книгах [8, 9]. То есть те грунты безусловно принадлежали там членам этого рода именно на правах постоянной собственности.
Рассмотрим далее, каким именно образом это в прямом смысле «чудо» могло тогда иметь место. Исследования этого дела выглядит вообще достаточно простым, потому что в существующих до нашего времени документах о люстрации города Ковля 1663 года есть неоспоримые письменные свидетельства комиссаров о том, что бояре Нецевичі таки имели тогда на руках исконные «грамоты на владение» этими почвами, которые им дарил, якобы, князь Михаил Сангушко (Ковельский), скорее всего в последнюю четверть ХУ ст.. Потом это дарение, после того, как князья Сангушко поступили в 1543 году обмен своего Ковельского имения в имение королевы Боны, еще и подтвердила им сама королева, в пору проверки ею имущественных документов своих (новых) государственных подданных, в ноябре 1548 года [10, стр. 34].
Вместе с тем есть все основания считать, что упомянутая грамота князя Сангушко была лишь копией более древних дарственных документов, которыми испокон веков владели бояре Нецевичи. Просто выдачей таких грамот жителям этой местности, в это время еще вполне «подданным хозяйственным», в свое время он «закреплял» за собой те поселения Ковельского и Владимирского уездов, которые потом таки получил в дар от великого князя Александра [10].
Упомянутой выше грамотой, писаной кириллицей на отдельном русь-литвиновском диалекте старинного русинского языка, которая сейчас получила название старобелорусской, этим боярам-шляхте Нецевичам дарились в личную собственность, на вечные времена, два отдельных имения неподалеку Выжва, которые находились рядом друг с другом – Остров и Хотівель. А также один лан и два полуланы, то есть всего 6 (литовских) влок, что составляет в нынешних единицах измерения площади около 132 га, пахотной земли еще и среди городских полей местечка Выжва.
При обязательному исполнению с этих полученных в свое время в собственное полноправное пользование земель обязательной в великом княжестве (вассальной) государственной повинности, которая всегда должна была выполняться – панцирной военной службы. Но, кроме этого, самому Игнатию Нецевичу также были подчинены у Выжва две прикоморки Ковельской и Владимирской таможенных комор, которые находились на торговом гостинцы вблизи от мостового пересечения через реку Виживку, возможно даже на предоставленных ему землях [416]. Таким образом он сразу должен был выполнять там еще и таможенные функции.
Вообще в великом княжестве Литовском существовали государственные повинности двух видов – воинские повинности, действительны для вполне свободных людей, то есть бояр и бояр-шляхты, которые должны были нести ту (вассальную) службу с поместий, которыми владели или которые им властью предоставлялись, даже только «до живота», за свой счет, и тягловые повинности, которые действовали уже только для лиц подневольных.
В те древние времена ленное владение, предназначенное для выполнения из него панцирной службы, составляло в Польском королевстве, в том случае на землях Волыни, именно два поля пахотного грунта. То есть переселенные в начале ХУ века. в этот край, как его постоянные землевладельцы, члены Рода Нецевичей даже формально появились в нем панцирными военнослужащими.
Однако в ту давнюю пору земельную собственность своим подданным на подвластных волынских землях, которые довольно часто переходили, по крайней мере во второй половине XIV в., от одного государства к другому, там могла предоставлять, кроме королевской польской, еще и великокняжеская литовская власть. В последнем случае размеры той полной (или целого) “службы” для каждого из переселенных туда, в первую очередь, членов боевой дружины, или даже самого “двора” великого князя литовского, совсем не учитывая их конкретную военную специализацию, всегда оказывались несколько больше – по крайней мере 10 влок, то есть три поля пахотного грунта (217,5 га) [193].
Действительно, первый из переселенных туда (русь-литовских) бояр-шляхтичей Нецевичей, по имени Игнатий , основатель отдельной ветви этого рода уже на землях Волыни, помимо упомянутых полей Выжва и местности Хотивля, где он имел два предоставленных ему личное особняка, таки получил еще несколько недвижимое в селах Городище, Мызове и Паридубах, которые также находились неподалеку от городских полей Выжва. Особую роль играли тогда именно Паридубы, которые лежали на «Витовтом пути» при его пересечении с отдельным гостинцем, что вел от Ковеля до Любольма и далее до Хелма. Вообще северная местность Волыни с течением времени оказалась подчиненной, по крайней мере с 1412 года, великому князю Витовту, но впоследствии часть ее все же была присоединена в состав земель Городельського уезда, Бельзського воеводства, Речи Посполитой [363].
Таким образом, в начале ХУ века, земельная собственность шляхтичу Игнатию Нецевичу, першозасновнику этого рода на землях Волыни, безусловно была предоставлена от великого князя литовского, а сам он был подданным великого княжества и членом военной дружины князя Витовта. Другую земельную собственность именно в этой местности, но уже на восток от Выжва, получили тогда еще и (возможные) родственники основателя этого рода, по крайней мере, фамилию лиц, которые на ту пору поселились там, также происходило от личного имени Нац (Нэц).
Конечно, что боевая дружина великого князя включала в свой состав (только) известных воинов, преимущественно из лиц «первого разряда» литовского княжества, которыми в те древние времена всегда считались князья и бояре – определенный аристократический слой древнего восточноевропейского общества. В таком случае обозначенный переселенец таки должен принадлежать к высшей когорте той аристократии, то есть древних князей и бояр, или вообще знаменитых своими (военными) заслугами перед обществом граждан, которым наименование (звание) боярин в те времена обычно становилось высшей наградой, однако при этом только прижизненную.
Вместе с тем этот переселенец, несмотря на постоянное подражания всеми его потомками наименование (звание) боярин, кроме того, что принадлежал к боевой дружины бывалых воинов великого княжества Литовского, находился еще и кровным членом отдельного рода потомственных бояр, то есть старинной русь-литовской шляхты. Конечно что все литовские бояре, любого (древнего) родового происхождения, всегда владели, или по крайней мере должны были постоянно возникать владельцами, хотя бы только «до живота», вполне определенными земельными наделами.
Принадлежность бояр-шляхты Нецевичей до старинного боярского рода конкретно подтверждает документ, который был составлен еще в 1420 году [189]. А в достаточно бурной для обоих государств 1440 году, события которого будут рассматриваться в отдельном разделе этой разведки, боярин Игнатий Нецевич еще получил для тех предоставленных ему земель подтверждающий привилегию от венгерского и польского короля Владислава III Варнского (Варненьчика) [380]. Однако это привилегия лишь подтверждал Игнатию прошлые права владения его родом землями Волыни, которые ему были предоставлены еще великим князем Витовтом, во времена правления предыдущего короля Владислава II Ягейло).
Со временем боярин Игнатий Нецевич разделил полученные им на Волыни земельные грунты («боярскую службу») между членами следующего поколения собственного рода, тогда еще русь-литовского, однако безусловно что прусский король по своему происхождению. Ими были его сыновья, которых у семьи существовало по крайней мере трое, а ленным владением броневика, которым это лицо выступало в войске великого княжества Литовского, то есть его ленной «службой», он оставил себе только обозначенные выше земли Выжва, Острова и Хотивля.
Хотя со временем все менялось, и согласно более поздней инструкции 1552 года из каждых 10 влок имеющегося у землевладельцев почвы до коронного войска необходимо было выделять тогда одного всадника с лошадью, но сам ленний надел панцирника в этой инструкции пока остался неизменным. Поэтому в начале XVI века. бояр-шляхтичей Нецевичей, обладателей крупнейших по размерам полей местечка Выжва и местности вблизи Хотівля, в той полученной еще основателем их рода на Волыни земельной собственности, такое нововведение вообще волновало.
Между тем надлежащих для сельскохозяйственного использования пахотных земель в великом княжестве Литовском уже тогда стало не хватать, и поэтому, согласно новой инструкции, для службы мечника предполагалось нарезать только по 3,0 влоки, для службы стрельца по 1,5 влоки, а для службы жолнера – вообще предназначалось нарезать только одну влоку, но лучшего пахотного почвы (в среднем это составило, для удовлетворения личных потребностей семьи такого военнослужащего, 21,8 га).
В великом княжестве Литовском шляхта «бедная и нищая» пришлось личное появляться на военную службу, со всем надлежащим для этого обустройством и вооружением, за свой счет, а та, которая вообще не имела в своей собственности 8 крестьянских «дворов» – должна была вооружаться «по состоянию и возможности своей». Вместе с тем восемь крестьянских “дворов” должны были обязательно выставлять в войска одного хорошо вооруженного воина верхом, “сам”, а двадцать “дворов” – хорошо обустроенного всадника, еще с одним как ратник, которые должны были выступать до того войска уже по крайней мере на двух лошадях.
Таким образом они должны были выполнять уже другой (высший) государственный литовский военный долг, который имел специальную конкретное название, “1 конь”. В те времена в Московском княжестве так же обустроенного воина верхом должны были выставить войска 120 – 150 крестьян. Другим собственным личным наименованием хорошо вооруженного воина верхом, которое постоянно использовалось на ту пору во многих странах Центральной Европы, было определение их как рыцарей, или шевалье.
Необходимость и возможность несения панцирной военной службы верхом, “сам”, упомянутым выше обладателем земельных “служб” на Волыни, шляхтичем Игнатием Нецевичем, вообще не вызывает никакого сомнения [380]. Действительно, шляхтич Нецевич таки оказался товарищем роты панцирной, в полку Василия с Жиндрана Косциолковського, по крайней мере в 1420 году, о что существует конкретная письменное упоминание в документе, текст которого сейчас сохранился [189]. Именно происхождение и содержание этого документа анализируются в отдельном разделе настоящей работы.
Вместе с тем утверждение имущественных прав Нецевичей на владение землей в Волыни королевой Боной однозначно свидетельствует, что те бояре-шляхта (Нецевичи), которые перебрались на Правобережную Украину-Русь из Руси-Литвы только во времена порубежной границы, и стали в ней распорядителями упомянутых выше почв, действительно были кровными потомками предыдущих землевладельцев этой местности – воинов по званию и братьев по оружию, которые безусловно принадлежали к когорте литовских бояр-шляхты еще во времена Витовта, Владислава III и Казимира IV [11]
Указанные почвы, и еще несколько недвижимое в селах Городище, Мизове и Паридубах, с самого начала предстали полной собственностью древних предков этого Рода, и скорее всего именно они и составляли «родину» основателя рода, который поселился на этих землях на этапе второго, управляемого тогда властью, переселение сюда литовской шляхты.
Впоследствии на этой новой родине продлевала достаточно долго существовать уже чисто украинская, или в действительности тогда еще русская, ветка этого русь-литовского, и по своему происхождению прусского рода, которая угасла в конце XVI ст.. Однако именно с нее, в удобное для этого время, повели свое происхождение ее кровные (боковые) родственники, указанные выше литовские бояре Радунськие. О тех, уже снова русь-литовских, бояр Нецевичей, с фамилией, само написание и произнесение которого соответствуют диалекта русинского языка, которым пользовались тогда в Украине-Руси, то есть в Волыни и в Киеве, существуют конкретные документы, которые свидетельствуют, что они появились в землях Русь-Литву еще в середине ХУ века. [12].
Таким образом их предки, чтобы иметь возможность носить фамилию, в полной мере присуще фонетическом произношении именно древних жителей Украины-Руси, т. е. русинов, должны были получить «родину» и поселиться в Волыни еще по крайней мере на поколение раньше того срока – именно во времена правления великого литовского князя Витовта. Эта историческая личность еще известна как Юрий, согласно православному, и Александр, при следующем, и в конечном счете конечном, ее католическом христианском крещении. Оба эти крещения были приняты князем Витовтом, каждый в свое время, по должной для этого случая.
Конечно впоследствии, вероятнее всего уже в конце ХУ века, имело место полное смягчение всех гласных в фамилии членов сугубо украинской ветви прошлого русь-литовского рода, вследствие чего оно довольно часто приобретало в ту пору своей «окончательной» (староукраинского языкового диалекта) формы – Нециевич. К такой же самой «окончательной» формы трансформировались тогда на землях Правобережной Украине-Руси и другие фамилии (плотной) прусской основы, например – Мациевич и Пациевич [13].
Есть определенный смысл напомнить, что в Западной Римской Империи, согласно капитулярия 807 года, личное появляться в войска, чтобы нести там пешую военную службу, должны были только те лица, во владении которых находилось тогда не меньше чем по 3 гуфи земли, то есть в среднем 23 га. И именно таким же количеством земли имел возможность, должен был и должен был обладать пеший жолнер королевского войска польского – еще через 700 лет назад!
То есть только эта потребительская норма пахотной земли, тех древних, много сотен лет неизменных и вполне примитивных условий ведения сельскохозяйственного зернового хлебного производства, имела возможность обеспечить необходимое количество продуктов потребления для отдельной семьи жолнера. При этом не лишь при постоянно довольно невысоких уровнях получаемого тогда с нее зернового хлебного, но и по вполне умеренным сборов всех других видов сельскохозяйственного урожая. Потому что еще в VII в., не только в самой Римской Империи, но даже на значительно более северных от нее территориях земель Польши и Галиции, подсечно-огневой средство расчистки новых сельскохозяйственных участков уже был прекращен. Поэтому появилась необходимость в постоянном уходе за имеющимися у землевладельцев этих местностей земельными наделами, и в использовании на этих наделах органической подкормки, так называемого «назему», чтобы существовала возможность обеспечить надлежащую ежегодную плодородие их почв.
В Западной Римской Империи военную службу верхом должны были нести, в местном подразделении, уже только исключительно ее состоятельные землевладельцы, которые имели в своем владении существенно большие по площади наделы пахотной земли. При этом нужно сразу отметить, что в той Империи для войны в других, довольно отдаленных, местностях вообще никогда не призивалось до реально действующего войска больше чем 1/6 часть военнослужащих из любого ее местного подразделения. Поскольку лишь такое их количество можно было отвлечь от выполнения ежегодных сельскохозяйственных работ, проведение которых было необходимо для обеспечения самого существования этого древнего общества. Иначе на определенной части тех земель вообще не было бы кому проводить тяжелые сельскохозяйственные работы, которые все исполнялись тогда исключительно вручную, при этом очень примитивным и малопродуктивным сельскохозяйственным орудием, и имело бы место голодовки по крайней мере части общества [307].
Таким образом, согласно положениям упомянутого капитулярия, в Польском королевстве и великом княжестве Литовском верховой панцирная военнослужащий выступал уже вполне состоятельным человеком, то он обязательно должен был владеть там существенной земельной собственностью. И тот панцирник таки всегда был в этих двух странах вполне состоятельным лицом, милостью короля или великого князя. То есть он безусловно стоял там членом феодальной верхушки их древнего шляхетского общества, а в великом княжестве Литовском чаще всего назывался боярином, то есть обладателем наследуемых земельных угодий, вообще не смотря на его действительное в нем общественное положение.
Благородная служба в давние времена означала свободу от всех других повинностей. То есть свободный служивый боярин представлялся вполне свободным человеком. Однако то положение, в котором он реально находился тогда в великом княжестве Литовском, требовало от него иногда выполнение даже вполне определенной вассальной зависимости, то есть необходимости выступать на войну по первому требованию своего суверена, великого князя, однако подобное служение должно занимать у него не более чем 40 дней в год. Такое зависящее от великого литовского князя положение, безусловно, унижало достоинство потомственных бояр-шляхты, и фактически переводило их в состояние полушляхтичей (или так называемых владык).


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22-10, 12:30 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса".С.Герасименко)

Раздел 11
Фамилия рода и его военная служба.

Как уже упоминалось ранее, определить носителя личного имени-прозвище Nas, древнего предка-протопласт (будущего) рода Нецевичей, не только достаточно трудно, а практически вообще невозможно. Однако для конструирования этой фамилии тогда было безусловно взято имя-прозвище по крайней мере еще деда того первого главы этой семьи, который заложил основы рода (будущих) Нецевичей в Черной Руси. А уже в 1420 году на Волыни безусловно жил тяжело вооруженный военнослужащий, член этого рода, с патронимичной фамилией необходимой по законам славянского языка конструкции, Nasewicz. Скорее всего личное имя этого лица, как это указано в документе 1440 года, было Игнатий [380]
Именно на этапе управляемого властью переселения русь-литвиновской шляхты в Волынь, на охоте королевских при Витовте, Владиславе и Казимире, в “полесье” северной части Ковельского уезда, а именно в Смидинской земле, род Нецевичей получил достаточно большие пахотные почвы (около 138 га), луга, лес, урочище и другую необходимую при хозяйствовании недвижимость. Добрая земля в селах (Пустой) Хотівль и (Остров) Хотивль, в также земля под городом Выжва на реке Выжевка, были дарованы и пожизненно записаны, на условиях несения с нее панцирной военной службы (государственном) мигранту из рода Нецевичів, имя которого, скорее всего, был Игнатий
А еще именно ему были записаны там добра и почвы в селах Городище, и, возможно, Мизові, которое находилось в 15 верстах, а также, безусловно, в селе Паридубы (в XVI ст. – Поридуби). В общем все эти земельные дарения этому мигранту составляли тогда 10 влок. В Российской Империи в XIX веке. упомянутые земли стали Седлищенською волостью, Ковельского уезда, Волынской губернии. Документы о это давнишнее дарения род сумел сохранить вплоть до 1663 года, по крайней мере в виде «дарственных грамот» князя Михаил Сангушко [10].
Вероятнее всего, что во времена переселения в Украину фамилия того мигранта, на (промежуточной) родине сформировано именно по законам фонетики русь-литвиновской (старобелорусской) языка местности, где этот род раньше не меньше ста лет подряд жил, было Нацович. Но по законам фонетики распространенной тогда в землях Галицко-Волынского княжества польского языка, его фамилию могли там сразу писать как Nacewich и Necewich, или Nacewski и Necewski [21]. Вместе с тем в нескольких документах этой древнейшей поры сохранилось также предварительное, истинное написание фамилии этого рода отчетливо прусской основы – Nаsewich.
Не имеем никаких определенных подробностей относительно истории жизни основателя украинского ответвления упомянутого рода прусской основы в землях Волыни. Однако бесспорно, что у него была семья и дети, по крайней мере трое сыновей, именно каким отцом была оставлена там наследие. Этот первооснователь рода на землях Волыни, как и его собственные родители, придерживался православного вероисповедания, и признавал его вместе со своей семьей. Именно православие было изначально распространено в Ковеле, а в соседнем к Паридуб селе Смидино Никольская православная церковь безусловно существовала и функционировала уже в середине ХIV в..
Поскольку обозначенный Игнатий Nasewicz родился в конце XIV века, то следует считать, что это произошло в папиной семье, которая уже носила это родовая фамилия-прозвище. Именно Игнатий при отсутствии каких-либо свидетельств о его кровных предков, выступает первооснователем (будущего) рода Нецевичей, по крайней мере той из его ветвей, которая впоследствии оказалась «осадженою» в землях Волыни.
Через некоторое время помещение в анклаве с давней русинском (староукраинском) языке общения законы фонетики этого языка привели к постоянному изменению записей фамилии основателя в этой земле на сугубо украинское – Нецевич, с двумя мягкими за произношением гласными буквами «е». Конечно запись окончательного по форме украинского рода фамилии латиницей, при воспроизведении его на польском языке – Neciewich, также вполне вероятно нуждался, чтобы сочетание двух латинских букв “ие” читалось при его произношении как одно мягкое “е”. Такое, согласно законам фонетики польского языка, также безусловно удовлетворяли.
Так же русинский язык, в отличие от российской, восприняла до своего словарного запаса довольно много слов из польского словаря, в том случае таких, которые имели сочетания двух латинских букв “ие”, то для определения необходимости их постоянного мягкого прочтения, и надлежащей замены этого сообщения при записи слов кириллицей, к украинской азбуки вообще была введена отдельная, всегда мягкая за своим произношением, буква – “есть”.
Однако в данном случае, чтобы не только произошло мягкое прочтение гласной “е” при произношении этой фамилии современной украинском языке, но чтобы отметить еще и требования ее фонетики древнего (русинского) варианта по мягкому прочтении в нем согласной буквы “ц”, оказалось проще всего, для объединения обоих этих фонетических требований при записи фамилии, сразу использовать там еще и комбинацию двух украинских “мягких” букв “ие”. Вместе с тем надо было бы, конечно, не только провозглашать о умягченную произношение в том или подобном по конструкции, фамилии первой гласной “е”, но и вообще решиться заменить ее, уже именно при его записи, указанной выше комбинацией двух украинских “мягких” букв “ие”. Поэтому впоследствии запись фамилии обозреваемого в этой разведке рода уже принял «окончательное» именно для фонетики русинского языка форму, мягкая произношение гласных букв которой передавалась тем, чисто украинским по азбуке, буквенным воспроизведением – Нециевич или Нециевски [22].
По крайней мере, как считали некоторые исследователи в начале XIX века, в привилегии на пустое Ярополкове дворище, изданном еще в 1427 году, фамилия его нового обладателя было уже, якобы, записанным именно в такой «принудительно» мягкой форме его произношение, потому что на польском языке они воспроизводили его тогда как Nieszewicz (Jasko) [198]. То есть, с точки зрения (польских) потомков, которые жили за четыреста лет спустя, такое произношение фамилии подобной конструкции уже в то древнейшее время была у предков правилом, согласно законам фонетики древнего русинского (староукраинского) и старопольской языков [380]. Действительно, впоследствии такие замены одной латинской «е» через сочетание двух латинских букв «ие», в начале надлежащего фамилии, происходили, реально, довольно таки часто.
Так в документе 1619 года, оригинальный текст которого сохранился, фамилия одного из членов обозреваемого в этой разведке рода было записано на латинице, в полно размерном» варианте его написания, вообще довольно таки необычным для наших времен средством – Nieciejowski [140]. Это означает, согласно законам фонетики староукраинского языка, его произношение как Нециейовски, с использованием двух украинских “мягких” букв “есть” и (принудительной) мягкой произношением двух согласных “ц” и “н”, а его произношение родственной русском – как Нецеевский (или согласно ее предварительной транскрипции – Нециовский).
И похожим образом писалось, уже в «сокращенном промежуточном» варианте, фамилия лиц одного из Домов упомянутой в предыдущем разделе родовитой польской и литовской шляхты в конце XVIII века. – Nieciewski, то есть обозначенный род же сохранился и не потерял своего давнего фамилии до тех времен. Таким образом он бесспорно существовал постоянно более два века подряд в бурную пору средневековья на территории Украины-Руси [196].
Между тем типичная замена древними писцами отдельных букв и некоторых их сочетаний в словах с польского языка на латинице (например c-cz, s - sz, i-ie и прочее), особенно тех, которые означали собственные названия географических пунктов, а также отдельные имена и фамилии, была тогда, скорее всего, правилом и вообще не бралась в расчет в средние вика. В результате имеем существенное многообразие записей определенных фамилий, особенно на разных диалектах славянского языка, а часть из тех писарей имела еще и собственные предпочтения при заменах некоторых букв кириллицы на латинские буквы, и наоборот, поэтому сейчас эти фамилии приходится исправлять, чтобы не увеличивать численность древнего общественности и хоть в некоторой степени обеспечить действенность существовавших тогда законов фонетики. Обычные описки тех писарей добавляют к этому все остальное и их теперь надо постоянно принимать во внимание.
Сочетание двух латинских букв “ие” именно в начале фамилии рода, который исследуется, сохранилось также в документе 1659 года [154]. Да и вообще в указанные времена украинская “мягкая” гласная “е” использовалась во всех подобных по конструкции фамилиях, которые начинались буквой “н”, по которой шла гласная “е”. По крайней мере в 1680 году, в поминнику Введенской церкви в ближних пещерах Киево-Печерской лавры, в поминальном записи по своей численной малышей киевского мещанина со структурно очень близким для членов обозреваемого в этой разведке рода фамилией – Нечаевич (Сила Иванович), запись его фамилии древними монахами на русинском (староукраинском) языке был сделан именно означенным выше образом, то есть через две “мягкие” украинские гласные буквы “є” [188].
Но скрупулезное исполнение рассмотрения многочисленных фонетических исследований подобного плана в записях фамилий по древним вариантам русинского, украинского, белорусского и польского языков может направить эту генеалогическую разведку далеко в сторону от самой сути дела. Поэтому было решено, в конце концов, просто остановиться на варианте записи упомянутого украинского фамилии на современном украинском языке именно в уже приведенном виде – Нециевич. Чтобы хоть таким образом четко отличать его древнейших украинских носителей от их родственников, разных по месту своего происхождения, где они получали сформированное по законам языка этой местности фамилия, а именно тех членов рода Нецевичей, о существовании которых будет идти речь в следующих разделах разведки [22]. Потому что уже до этой формы в подавляющем большинстве случаев трансформировалась действительное фамилия этого украинского рода при существовании его несколько столетий подряд в русскоязычной, и вообще великорусской среде, которая отрицала существование любого «украинского языка» и даже запрещала читать на нем молитвы в церквях.
Вместе с тем есть определенный смысл пристальнее рассмотреть записи анализируемого фамилии на латинице, с учетом законов фонетики староукраинского и польского языков, при “сокращенном промежуточном” варианте давнего его давнего записи – Nieciewich (Nieciewski), который много раз использовался на Правобережной Украине-Руси в судебных документах XVIII века. [196]. Потому что именно такая форма записи этой фамилии, безусловно уже украинского, но по своей сути еще полностью прусского, использовалась за триста лет до этого в документе, который был составлен еще в 1420 году (индикта 4).
Речь идет о переписи (регистр) хоругвей, который был выполнен в тот древний время “по собственной воле господаря Короля его милости Владислава-Ягейло второго” [189]. В те далекие времена так оно случилось, что вплоть до конца ХУІІ века. в роду на то время стольника и мечника мстиславского Владислава Перхуровича Купца (Kupcia), как семейную реликвию, сохранили пергамент, на котором в упомянутом позапрошлом 1420 году во Ражтемборком (впоследствии – Растемборк) был сделан регистр полка Василия с Жиндрана Косциолковського.
Городок Растемборк, а по немецкие Растембург, находилось в уезде Rastemburg, regierungsbezirk Konigsberg (Krolewicka), который находился тогда в составе Восточной Пруссии – вот в какую даль забросила на те времена русинские полки с Волыни нелегкая судьба воинов. Это один из двух изготовленных экземпляров регистра, который не был впоследствии, как это полагалось тогда, передан из канцелярии того полка коронной метрики или казны. Этот полк насчитывал в своем составе 7 хоругвей и во главе одной из них находился в те времена далекий предок рода указанного стольника – Перхур Перхурович Купца, ротмистр его королевской милости. По какому-то случаю именно в руки этого ротмистра в ту позапрошлую время почему-то попал и в результате остался храниться в его роду пергаментную полковой регистр, который имел привешенные на шнурах печати полковника и всех шестерых его ротмистров. Содержание этого пергамента “слово в слово” был вписан 10 января 1687 года к велкомирських земских книг.
Здесь сразу возникает много вопросов: каким именно образом попал тогда, в конце XVII ст., с Волыни в Жмуди тот пергамент, или где и у кого, скорее всего, он там сохранялся вплоть четверть тысячелетия подряд, потому Жмудь находилась буквально рядом с нынешним Калининградом, который ранее был Koninsberg. Но все это предполагает уже необходимость определяться с родословной тех Купцов, что не является целью настоящей работы. Впоследствии содержание этого пергамента, который был потерян, из надлежащим образом изготовленной копии (выписки) из обозначенных велкомирських земских книг был в 1689 году еще и перенесен к книгам главных трибунальських дел. Именно оттуда уже была сделана и письменная копия, которая существует сейчас в виде отдельного документа того регистра и о которой будет идти речь далее [189].
В этом документе отмечается, что в панцирной хоругви полка, которой командовал ротмистр Дмитрий Довкевич, и которая должна была насчитывать 50 всадников, на приведенных им личное к шеренг того полка 12 лошадях сидело 7 шляхтичей и 5 рабов. Первым из тех шляхтичей как раз и была обозначена лицо на упомянутое выше конструкцией фамилию, которая начиналась буквой “н”, по которой шла гласная “е”. Но оно оказалось записанным в той последней, уже четвертой письменной копии полкового регистра в немного измененном, по сравнению с изучаемой в этом исследовании фамилией, виде – Niesiewski, вообще без указания имени его носителя.
Между тем в перечне древних плотных литовских мужских имен, которые начинались кириллической буквой “н” и заканчивались именно буквой “с” (“s”), существовало лишь единственное – Нос, от основы которого могло сформироваться и таки формировалось должное родовое литовское прозвище. Согласно законам фонетики старобелорусской (русь-литвиновской) языка, которым испокон веков пользовались в великом княжестве Литовском, при отсутствии собственной (аукшайськой) письменного, это фамилия могло быть записано только как Носович. Эта канцелярская письменный язык официальных документов великого княжества Литовского также именовалась у исследователей русинском, и впоследствии стала называться почему-западно-русской, но фонетика ее базировалась исключительно на старобелоруском диалекте славянского языка.
Действительно, спустя столетия, в обобщающей “описи” всего войска княжества Литовского 1528 года, лица с фамилией Носович встречалось много раз и лишь однажды в нем было зафиксировано боярина, который имел (действительно прусское за основой) фамилия Насевич. При этом тот боярин, в отличие от всех других, не принадлежал почему-то в войска определенного воеводства, волости или уезда. Вместе с явным нарушением в записи этой фамилии законов фонетики старобелорусской языках, при его воспроизведении кириллицей, которую писарь, вполне возможно, просто не исправил, однако он, в конечном счете, таки оставил почему-то этого (единственного тогда) фантомного боярина “без фундамента”.
Однако при копировании древнего документа 1420 года переписчик подобной ошибки, скорее всего, не сделал. Суть непривычных для наших времен изменений записей заключается лишь в замене одной буквы в конструкции двух фамилий, тогда как на самом деле его старинный запись только реально воспроизвел то, что испокон веков этой фамилии принадлежало именно его именную (прусскую) основу. То есть в действительности фамилия панцирного военнослужащего-шляхтича, происхождение которого было прусским, таки должно было быть Niesiewski. Потому что именно такая фамилия была упомянута также в привилегии, который был, якобы, предоставлен Игнатию (Нецевичу) королем Владиславом III в 1440 году [380].
И в других случаях латинская буква “s” при записи фамилии подобной конструкции таки существовала на самом деле. Так, например, порох добржанского животовского деканата, то есть земли именно (прошлой) Пруссии, был записан в документе под фамилией (Ян) Niesiewich [190]. Принципиально может существовать еще и другой вариант записи похожего фамилии подобной конструкции – Niesieсki, и даже Nieszewski. Между тем именно прусской основы (действительное) фамилия Niesieсki в те времена неоднократно воспроизводилось писарями как Nieсieсki (и даже Nieczycky), то есть замены букв были в древнем польском языке вполне постоянным и привычным для того общества (и писарей) явлением [200].
Так же это явление трансформации фамилий выглядело и в Московском царстве, где даже в 1685 году был издан царский указ, который отмечал: «ежели в чьем либо имени или прозвище, не зная правописания ... по природы тех народов, в которых кто родился, будут меняться отдельные буквы, то никого по этому делу в бесчестье не ставит» [338]. Настолько частым явлением выступала у писарей тех времен подобная трансформация личных прозваний.
Определить место формирования полка Василия с Жиндрана Косциолковського довольно таки легко, потому что по многим десяткам фамилий, в том случае полностью уникальным, регистр его воинов совпадает с фамилиями тех родов, которые в конце XVI века. жили в сельских местностях вблизи городов Владимира, Ковеля и Луцка. То есть, несмотря на 150 лет «постоянных набегов» татар и турок, все эти роды на той территории сохранились. Поэтому вообще происходили те набеги, по крайней мере на эти местности, или имели ли они там какие-то существенные последствия для ее постоянного населения, отдельный вопрос, касаться которого в этой разведке не будем.
По этой же самой местности происходили в 1420 году также отдельные шляхтичи из полкового регистра, для которых в нем вообще оказались приведенными места их постоянного проживания. Таким образом обозначенный Niesiewski, скорее всего, уже был, на время формирования этого полка, жителем этой волынской местности, но, судя по надписи его фамилии латиницей – таки еще ее довольно недавним жителем. Наличие значительного количества волынских жителей в этом военном подразделении была вполне возможной, потому что саму местность Волыни было отдано “под руку” великого князя Витовта ранее, в 1393 году, а массы литовцев начали даже эмигрировать туда еще до того, именно во времена коронации Ягайло. И поэтому они, в конечном счете, оказались вовлеченными там до службы в действующем тогда войске.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22-10, 13:00 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса" В.С.Герасименко)

Раздел 12
Устои рода.

Именно панцирная военнослужащий верхом из Волыни уже в начале ХУ века, и единственная в полковом регистре лицо на фамилия Niesiewski, может считаться основателем, или по крайней мере сыном основателя ветви рода бояр-шляхты Нецевичів в исконной местности прошлого Галицко-Волынского княжества, генеалогия которого исследуется в этой разведке.
О жизни прямых потомков основателя, которые в середине ХУ века. остались “на дворах” в селах Хотивль, Городище, Мызове и Паридубы, а также о жизни следующих поколений начавшихся украинских ветвей рода, которые сумели сохранить добра и земли, в свое время подаренные этом литовском мигранту, документов, к сожалению, осталось крайне мало [380].
Есть только свидетельства, что в 1568 году «войтом села Паридубы» был Илья Нециевич, тогда наверное уже один из последних представителей этого украинского (русинского) рода. Поскольку после него все земли и добра рода перешли уже к его «боковых» родственников, членов основанной в свое время этим украинским родом «собственной» его русь-литвиновской ветки, которые (опять) переехали жить после порубежного передела Украины-Руси [23]. Однако при этом безусловно надо учесть, что само существование в Волыни нескольких украинских (русинских) ветвей рода русь-литвиновского происхождения протяжении ХУ и XYI веков таки действительно позволяло старинным русским историкам причислять его к списку древних боярских родов Правобережной Украины-Руси [14].
Конечно, довольно трудно ожидать реальную возможность исследовать, в далеком ХУ ст., родственные отношения между отдельными переселенными, или по какой другой случаю оказавшимися тогда в Волыни лицами. Даже в том случае, когда их фамилии довольно похожи, ибо имеют вполне одинаковую основу, и сами эти лица происходят из одной местности. Особенно вследствие того, что документальные упоминания о подобных лиц остались единичными. Однако упомянуть о них все же необходимо.
Так господин Михаил Нацевич, происхождением с земли берестейской, которая также находилась в пределах Черной Руси, проживал во второй половине ХУ века. в самом центре Волыни, в имении Междуречья, что рядом с городком Острогом, там, где река Вилия впадает в реку Горинь. Скорее всего он родился в Черной Руси в первой трети ХУ века, в семье наместника дорогицького и брестского. В 1465 году Михаил женился Агриппина (Екатериной) Васильевной Острожською. Именно в имении ее деда, князя Федора Острога, который тот князь получил на землях Волыни еще в 1396 году, их семья в те времена жила.
Бояре и земяне-шляхта, которые «держали» свои имения под состоятельными господами и князьями, выходили тогда на войну под их началом. Поэтому именно господин Михаил Нацевич подтвердил таком боярину Юрию Мімейковичу, его отчизну, которую тот тогда «держал» в имении Межиричи, «а с того казал службу боярскую шляхетскую конем служить по тому, как и другие бояре-шляхта служат» [351].
Король Казимир (Ягеллончик) также сообщал, 2.VIII.1478 г., своего луцкого старосту и воеводы, пана Ивана Ходкевича, что панна Васильєвая Копачевича, которая живет в этом старостве, жаловалась ему на господина Василия Павловича и панну Михайлову Нацевичевую: «о несправедливости в земле, в сенокосах, и в охоте, и в других вещах» [244].
В самой же Черной Руси, то есть в Подляшье, особенно в западной ее части, у границы с Мазовией, проживало довольно много родов с фамилиями на две упомянутые именные основы, Нац и Нэц. Однако их роды, которые были безусловно прусской основы, уже тогда не имели определенной родовой родства с изучаемым в этом исследовании родом бояр-шляхты Нецевичей. И даже выяснить, отдельно, их жизненную судьбу не существует сейчас реальной возможности. Вместе с тем при проведенном исследовании оказалось, что в архивных документах упоминания об отдельных личностях таких родов с Черной Руси иногда таки встречаются. Так, например, некий господин Jan Neczewicz сделал, в 1729 году, обмен недвижимостью с Войцехом Завадским, герба Рогала, который имел тогда свою дідину в селе Завадах, что было расположено в земле Liwskiey [357].
Возвращение, после порубежной границы, из этнической Литвы на земле уже древней родины в Волыни, более чем через 100 лет, членов русь-литвиновского ответвления украинского рода, который основал один из потомков основателя, на то время уже достаточно дальних родственников, но еще не перетнувших пределы 8-й степени родства, может означать только то, что все украинские ветки этого украинского (русинского) рода на ту пору непрерывно гасли. Между тем принадлежащие ему на постоянной основе почвы и добра в Волыни, согласно закрепляющих такой порядок условий управляемого властью переселения сюда литовской шляхты в начале ХУ века, должны были оставаться за этим Домом, пока тот еще формально существовал [19].
Один из прямых потомков основателя рода, который уже имел фамилии Нецевич, имя которого, возможно, было Ярош, скорее всего уже по смерти своего отца, Игнатия , вскоре после страшного голодомора, что обезлюднил этническую Русь-Литву в 1448 году, когда в метрополии не осталось даже кому хоронить умерших и те в большом количестве лежали на улицах городов и сел, вернулся на свою этническую родину. Возможно он «сел» там на земле умершего родственника из рода русь-литвиновской основы, которые в свое время покинул упомянутый основатель вместе со своей семьей. Это могло иметь место потому, что дальние перемещения полка, в котором нес свою военную службу основатель рода, даже в Восточную Пруссию, вполне возможно неоднократные, позволяли ему определенным образом поддерживать древние родовые отношения в той Черной Руси, и таким образом не терять контактов с родственниками.
Впервые фамилию этого потомка основателя было зафиксировано еще до 1456 года, в документе о защите прав боярских, решение по которому принимал троцкий воевода Андрей Сакович [12]. Это решение касалось прав бояр Радунських, которые жили на дворе Радунь, в волостном местечке Радунь на реке Радунка, правом притоке реки Дзітва, что впадает в реку Неман. Возможно, однако, что под названием двор Радунь в ту пору существовал именно небольшой Радунский замок (размером 85 х 60 м), который находился на холме в заболоченной местности возле реке Радунка, на расстоянии 2 км от того волостного городка. Вместе с тем сам холм вполне мог оказаться рукотворным – так называемых тогда пильякалние, построенных для защиты от войска Тевтонского ордена, существовавшего в Жмайтії много сотен. Таким образом именно сюда, в северо-западный угол Черной Руси, в Лидский уезд (сейчас это Воропайський район, Гродненской области, республики Беларусь), переехал жить этот потомок основателя, который эмигрировал из Волыни.
Местечко Радунь, вместе с замком, впервые было упомянуто в грамоте короля Ягайло (Владислава II) в 1387 году. Между тем его дед Гедимин, который перенес столицу этого княжества в Вильно в 1323 году начал сооружать линию ее охранных замков на южных границах этнической Литвы еще в начале ХIV в.. Так для боярского ячейки соседнего с Радунню города Лида такой замок был сооружен уже в 1326 году. Поэтому, скорее всего, именно в те древние времена нужно отодвинуть строительство укрепленного замка на упомянутом холме, высотой в 8 метров, возле реке Радунка, для когорты местных радуньских бояр.
Следует отметить также, что именно эти русь-литвиновской земли, как колыбель рода, сохранилась память у отдельных лиц даже в конце XIX века, потому что свидетельство о первичное расположение поселений предков именно на этих землях передавалось в таком неизменном виде через много поколений рода. Поскольку последние жили после этого сотни лет подряд в совершенно иной местности, то вполне нейтральных, со всех сторон, устных свидетельств потомков тех древних предков может существовать таки определенное доверие.
Следующие документы по защите прав бояр Радунських, решение которых последовательно принималось королем Казимиром, троцким воеводой Петром Яновичем и великим князем Александром (в 1496 году), на пол века подряд закрепили в анклаве с русь-литвиновскою (белорусским) языком общения сугубо русиновской (украинской) фамилии Нецевич, которое в тех краях безусловно мог носить только мигрант с Украины и еще ближайшие потомки такого мигранта [24]. Конечно, впоследствии фамилия последующих поколений его потомков в русь-литвинівському (белорусском) анклаве, за счет постепенного отверждения буквы “ц”, трансформировалось. Через “переходные” формы Нацевич и Нецович оно снова приняло в этом анклаве, в течение всего только пол века, свою “окончательную” (белорусский!) форму – Нацович [25, 26].
Тот мигрант на этническую родину, потомок основателя, еще имел сына со своей давнишней русиновской (украинской) фамилией – боярина Радунського Андрея Нецевича, который в конце ХУ века. остался там на его месте [24]. Но уже даже дети Андрея успели свои фамилии трансформировать. Согласно “попису” 1528 года – фактически первом спешном переписи русь-литвиновской шляхты, запись к которому официально признавал благородство рода – в великом княжестве Литовском проживало тогда 22 землевладельца по фамилии Нацевич и Нацович. Надо отметить, что в то время мужчины по имени Андрей среди указанных в том пописі лиц на эти обе фамилии зафиксированы уже не было, а между тем все трое (или четверо) детей боярина Радунского Андрея Нецевича таки были там записаны и места их проживания приведены в [27].
В 1538 году их родина, волостное местечко Радунь, насчитывало 210 домов христиан, 43 храмы, рынок и мало семь улиц, то есть было достаточно большим поселением для тех древних времен, ибо в нем проживало более тысячи жителей. Поскольку каждый из тех жителей нуждался для своего обеспечения продуктами потребления никак не меньше чем 2 га земли, а нарезалось ему тогда вообще только 3 (литовские) морги, то продуктовая (и земельный) проблема изначально представала в этой местности довольно напряженной.
Согласно родовой традиции, происхождение княжеского рода Сангушко, владельцев земель Ратненского княжества, куда после порубежного передела, более чем через 100 лет, произошло (обратное) переселение членов русь-литвиновского ответвления украинского рода, что его основал один из потомков основателя, пошло от князя Дмитрия-Любарта Гедиминовича. Традиция родовых исследований всегда имеет под собой больше оснований, чем любая гипотеза исследователей, поэтому князьям Сангушкам, которые всегда считали свой род прямым происхождением от Дмитрия-Любарта, не было никакой необходимости выводить его от Ольгерда [370].
Луцкий князь Дмитрий-Любарт Гедиминович, судьба которого была изложена ранее, с женой Ольгой, которая тоже происходила из княжеского рода, имел по крайней мере четырех потомков, сыновей – Федота (Федора или Федька), Ивана, Лазаря и Семена. У старшего из этих лиц, Федора (Федька) Любартовича, который постоянно проживал на Волыни еще во времена княжения Витовта Кейстутовича, также родилось по крайней мере четверо сыновей – Андрушко, Митько, Дмитрий-Сангушко и Гурко, конечно уже князей Федьковичей. Все эти князья оказывались сторонниками действующей на то время власти великого княжества и Короны.
Один из этих детей, крещенный Дмитрием, получил в детстве прозвище Сангушку (Сенкушка или Сангушко). В те времена таким был еще и смягченный вариант имен Александр, Василий или Семен («Сенька»). Количество сыновей у Дмитрия-Сангушко достигала, возможно, аж семи человек, но наиболее известна судьба лишь четверых из них – Василия, Ивашко, Александра и Михаила. И начиная именно с этого родового поколения род получил то прозвище, «предоставленное» в свое время отцу, в виде своего собственного фамилии. Последнее уже на века закрепилось за этим княжеским Домом при трехуровневой системе идентификации конкретного лица, принятой в те времена в Украине-Руси. Первый князь «Сангушку» (в действительности – еще Федькович) умер в 1454 г..
Такой выглядит длинная череда (переходных) семейных прозваний «отчество», которую имели князья Сангушко, пока их род оседал в Смидинськой земле и получал там «под свою руку» Ратненское княжество. Также тогда имела место неоднократная смена родовых фамилий, «имения», у их соседей, князей Ружинских. Все это свидетельствует, что в этих двух ветвей прямых родственников великого литовского князя Гедимина его правила предоставления постоянных «фамильных прозвищ» вообще почему-то не были в свое время применены. Между тем они, безусловно, жили, по крайней мере одно поколение, в этнических землях великого княжества Литовского, между тем как их (первичное) прозвище там неизвестно. Однако другие (прямые) родственники великого князя «прізвищні прозванія» своих родов от него не только получили но и сумели сохранить их в следующих поколениях своих потомков, как и положено.
Князь Михаил Сангушко (Ковельский) родился конечно довольно ранее года смерти отца, занял Ковельское княжество сразу после того, как тот скончался. Известно, что вместе с кузеном Иваном он хозяйничал на Смидинской земле еще во времена короля Казимира IV [10]. Вполне вероятно, что с целью закрепить ту землю «за собой», кузены начали выдавать собственные «дарственные грамоты на почвы» здешним жителям, подвергнутым хозяйственным, даже значительно раньше 1492 года, когда они таки смогли получить эти грунты под «свою руку» уже от его преемника. Действительно, реагируя на обращения хозяйственных подданных о безобразиях и захвата земель, которыми они владели “испокон веков”, со стороны тех двух князей Сангушко, король Казимир IV даже приказывал в свое время снести якобы начатое именно теми кузенами город (Новая) Выжва.
Конечно, заменять дарственные документы действующего много лет монарха (Казимира) в те времена вряд ли бы кто мог решиться. Поэтому за его жизнь скорее всего свои «дарственные грамоты» здешним землевладельцам кузены могли изготавливать лишь как копии с более древних дарственных грамот его предшественников, которые уже реально существовали в тех землевладельцев – в первую очередь из дарственных документов великого литовского князя Витовта. Понятно, что выдача каких-либо «дарственных грамот» Сангушками вообще прекратилась, когда князь Михаил умер, а случилось это в 1511 году, или даже еще раньше, в 1508 году.
Таким образом сам “попис” оставил документальные доказательства того, что Андрей Нецевич жил именно в Русь-Литве при жизни князя Михаила Сангушка, а его дети жили там еще много десятилетий после смерти этого князя. То есть на Волыни «дарственную грамоту» от князя Михаила на почвы в конце XV или в начале XVI ст., получили совсем другие лица с тем же фамилии Нецевич – члены тогда уже украинского (русинского) рода, которые действительно “весь (свой) время” жил именно в Украине-Руси.
Следующий “попис” 1567 году, и “опись” регулярного войска Руси-Литвы 1565 года – фактически второй спешный перепись литовской шляхты, запись к которому окончательно узаконивал благородство рода, дал показания о наличии в великом княжестве Литовском уже всего только 9-х землевладельцев с указанными выше двумя фамилиями. Все они, как удалось выяснить, принадлежали к трем самостоятельных шляхетских родов [28]. Вместе с тем надо отметить, что многих бояр, которые когда-то жили именно в Жмайтии (Жмуди), среди этих землевладельцев уже не стало значительно раньше, согласно отдельного переписи населения этой земли 1554 года [29].
В обоих этих “пописах” фамилии Нецевич и Нацович не упоминались. А в разделе обоих “описях”, который касался земли Волынской, не упоминалось даже ни одно из приведенных четырех фамилий основы Нац вообще. Между тем поскольку нет никакого сомнения, что хозяйственные подвергнуты Нецевичи, панцирные бояре, жившие в ту пору на Волыни, а один из них даже работал тогда урядником волости в старосты ковельского и прямо назывался в судебных документах «дворянином», принципы, которые были заложены в этой земле вроде вывода благородства ее родов, не совсем понятны. Потому что согласно юридическим законам великого княжества Литовского, как высшие, так и низшие должности и звания там имели возможность получать только те дворяне, которые не только безусловно владели в нем земельным недвижимостью, но и в любом случае должны были иметь ее именно в тех уездах и волостях княжества, где им эти должности и звания предоставлялись.
Однако эти принципы вывода благородства видимо остались неизменными и при спешном переписи волынской шляхты во времена Речи Посполитой в 1603 году. На то время члены трех линий русь-литвиновских шляхтичей Нецевичей (и Нециевичей), которые были начаты уже именно украинской линией этого прусского по происхождению рода и записаны в Русь-Литве в обоих “описях”, а после порубежной между переехали жить на Волынь, много лет точно проживали там в Ковельском уезде. Но они также не были учтены среди волынской шляхты, даже несмотря на то, что получали именно тогда от короля выдающиеся вознаграждения за свою воинскую доблесть, натощак земельные, безусловно, возникали членами польского гербового братства и были довольно таки состоятельными землевладельцами, потому что даже постоянно писались в разных судебных документах «земянами» [10,30]. По крайней мере, в Ковельском уезде, который имел тогда 557 полей, этому роду принадлежало всего около 2 % всех пахотных почв [185].
Между тем в Русь-Литве и Речи Посполитой любой, если он только имел землю или ленное владение, и служил с ней в армии, почитался за свободного человека и дворянина (шляхтича). «Ибо не одно имя дворянина, а больше того – его поместья и вотчины, предоставленные за службу отечеству, составляли в былые времена прямую дворянское достоинство» [31]. А польский сейм 7.УИИ.1563. принял дополнительно еще и постановление о выдаче таким людям дипломов и гербов, как польским шляхтичам, и принял «Грамоту о сравнении русского дворянства и рыцарства православной веры с дворянами-католиками польскими». Таким образом в случае определенного рода можно лишь прийти к выводу, что упомянутые «пописи» Волынской земли были, по крайней мере, не достаточно полными по своему составу документами.
В 1538 году, в Русь-Литве, шляхетский герб Янина (Janina) получил род “Нацевичей и Нецевичей”, членами которого стали именно дети боярина Радунського Андрея Нецевича [32]. Это был старинный польский герб, который еще в 1000 году основал король Болеслав Храбрый. Однако по “попису” 1528 года известно, что сын, который остался на месте Андрея – боярин Радунський Ян Нацевич, носил уже изменена фамилия, точнее оно оказалось записанным там для него именно уже на русь-литвиновском диалекте славянского языка.
Также изменены фамилии были на ту пору и у двух его братьев, которые вообще перебрались тогда жить на территорию самой этнической Литвы: боярина Жижморської хоругви Николая, который жил в Троцкому уезде, в селе, а скорее всего имения, Нацевичи, что рядом с прудом Швейтам, у гостинца Жижморського, и боярина Жомойтськой хоругви Ґабриэля, который жил на дворе Велена, что находился в Жомойтському уезде. Возможно главной причиной того, что в документ (патент) на получение герба Янина для этого рода было вписано сразу две фамилии, стал именно “попис” 1528 года, который, после утверждения сеймом, успел до 1538 года превратиться уже в настоящий справочное пособие по русь-литвиновской шляхте.
Таким образом, в пору составления «попису», род Нецевичей, которые на русь-литвиновском(белорусском) диалекте славянского языка имели то фамилия записанным как Нацевичи, вероятно таки владел там имением, который имел идентичную его собственной фамилии название. Однако реально исследовать сейчас когда именно это имение действительно попал в собственность этого рода нет возможности. Вместе с тем полностью исключать из рассмотрения возможность предоставления исследуемого в этой разведке родового фамилии, при этом еще в ХIV ст., исходя именно из названия этого имения, не приходится. Возможность получения родом Нецевичей фамилии еще в древние времена XIV века. дополнительно подтверждает высокое общественное положение этих боярских лиц на ту пору.
Одновременно местонахождение имения (села) Нацевичи в самой глубине территории этнической Литвы, севернее Свободно, позволяет высказать предположение, что его владельцы вполне могли считаться тогда в том древнем обществе аукшайтами, потому что именно эту местность Литвы они испокон веков населяли. Безусловно, что во времена составления «описи» 1528 года все братья Нацевичи, конечно «не совсем» этнически чистые литовцы, все же должны были обладать аукшайтским языком.
Между тем у этого русинского рода на Волыни еще в середине ХУ века. действительным фамилией стало Нецевич (Necewicz), но видимо на момент получения герба Янина в Русь-Литве там членов этого рода, именно с таким украинским фамилией, среди живых людей, уже вообще не осталось. На то время все трое сыновей Андрея Нецевича – действительные (следующие) основатели трех линий этого рода, делиниация которых исследуется в следующих разделах этой разведки, носили уже только фамилию указанной “переходной” формы – Нацевич (Nacewicz), менять которое им совсем не имело смысла, поскольку в “описе” 1528 года благородство рода была официально признанной именно для имеющихся его членов с таким (переходным) фамилией [27].
Скорее всего по шляхетский герб для своего Дома еще в начале XYI века. обращался Радунский боярин Андрей Нецевич. Причин чрезвычайно долгого рассмотрения этого обращения в Литве могло быть довольно много. Одной из них, на фоне очень воинственного во все прошлые времена католицизма, могла возникнуть именно религиозная обстоятельство. Потому что безусловно все дети Андрея, а с того вполне вероятно что и он сам, держались той христианской веры, которую проповедовали церкви восточной конфессии. В ту пору она была известна как греческая вера. Возможно, что именно православие, как его впоследствии назвали, было, или с течением времени стало, вероисповеданию основателя того рода.
А уже с 1529 года насущной проблемой в великом княжестве Литовском возник следующий вопрос: можно ли причислить тех или других не очень состоятельных бояр к разряду «земян», которые только и получили, согласно Уставу, права на шляхетские гербы [25, 33]. Между тем все трое братьев, бояр Нацевичей, были на то время в Русь-Литве, да и в самой этнической Литве, не очень богатыми землевладельцами, так как в земском войске личная служба этих лиц должна выполняться только “сам”, и лишь изредка “1 конь”. А это означает, что у каждого из них “служба” боярская имела только от 5 до 10 “стараний”, на 4-5 дворов каждый [27]. Вместе с тем следует отметить, что литовский “служба” и волынское «усадьба» выступали вообще довольно различными хозяйственными объединениями.
Опираясь на то обстоятельство, что род свой шляхетский герб получил именно после того, как на севере Литвы было подавлено крупное крестьянское восстание в Жмайтии (Жмуди), в 1536-1537 годах, когда погибло много местных бояр, можно прийти к выводу о вероятной награду гербом Янина членов этого рода за то, что они, во времена своей воинской службы, лично ради такого сделали. А уже когда формальное решение “за герб” было принято не так трудно стало записать в патент две фамилии, детей и отца, как гербовые фамилии для членов всего этого рода.
В завершение рассмотрения “описе” имеет смысл отметить, что в самом справочной “описе” 1528 года «усилиями» писарей стало достаточно ошибок, прежде всего в записях фамилий для тех землевладельцев, которые имели их сформированными на основе очень прочных (только 3 буквы!) прусских личных имен, подавляющее большинство которых еще и заканчивалась буквой “ц”. Фамилия Нацевич принадлежало именно к этой категории фамилий и, как выяснилось, в 10 – 15 процентах записей заменялось писцами и переписчиками на фамилии Мацевич и Пацевич, о чем также следует помнить.
Наконец, еще одним сыном Андрея Нецевича мог быть Павел Нацович, боярин Жомойтський, который жил на дворе Вилькея. Живя там рядом с Ґабриэлем и недалеко от Николая, которые именно тогда назвали своих сыновей Андреями, он почему-то и себе окрестил в то время собственного сына (в этом случае уже третьим в роду!) Андреем [27,28]. Конечно, что во всех трех случаях это было (по крайней мере могло быть) сделано для увековечения памяти деда, который безусловно приложил достаточно много усилий, чтобы получить очень желанный в те времена шляхетский герб для своего не очень выдающегося тогда в Русь-Литве рода. Еще следует подчеркнуть, что боярин Радунский Ян дал на ту пору одному из своих сыновей имя Павел. Однако эта, еще одна возможная линия этого Дома скорее всего угасла в течение XYI века. и исследовать историю ее жизни, а также родовые отношения, не имеет возможности.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
СообщениеДобавлено: 22-10, 15:17 
Не в сети
Site Admin
Аватара пользователя

Зарегистрирован: 29-04, 19:02
Сообщения: 491
(Из "опуса" В.С.Герасименко)

Раздел 13
Род во времена порубежной границы.

Поскольку запись в “опись”, а в целом с тем в земское войско, становилась возможной лишь тогда, когда землевладельцу исполнялось 17 лет, нет сомнения, что все трое (или четверо) сыновей Андрея Нецевича родились раньше 1510 года. Учитывая это, становится вполне понятным почему боярин Радунский Ян Нацевич успел умереть еще до записей “описи” 1567 года. Он оставил на своем месте в Радуни сына, Павла Яновича Нацовича (именно таким образом он был записан в этой “описи” [28] ). Однако последний был записан в “описи” уже только как “дей отчич”, т. е. другими словами – наследный крестьянин! В ту древнюю пору общим названием таких (непохожих!) людей вообще употреблялось немного другое слово, а именно «отцич», потому что постоянные изменения букв «ч» и «ц» в отдельных словах славянского языка, диалектом которого постоянно пользовались литвины, были в те времена еще вполне закономерным явлением.
Лица «из рода суть бояре» всегда были в великом княжестве Литовском людьми «отчизними», боярами «звечними», или «прирожоними отчичами». Поэтому такие бояре-«отчичи» уже с давних своих предков считались в том княжестве вполне свободными людьми, и всегда выступали там надлежащими и вполне свободными служилыми лицами. Однако другие «отчичи», которые не имели отдельного указания их принадлежности к когорте этих бояр, так называемые барские, всегда приписывались в том княжестве лишь исключительно к когорте «непохожих людей» [358].
Суть дела заключается в том, что со временем литовские бояре не смогли удержать своих шляхетских прав и привилегий и с середины XYI века. мало-помалу начали переходить в низший класс того русь-литвиновского общества – именно к когорте «непохожих крестьян». Причиной подобного записи, полностью унижающего достоинство «прирожоного отчича», «звечного» боярина Павла Яновича Нацовича, могли стать неоднократные попытки со стороны радунских наместников, которые те совершали в течение более чем столетия, обязать своих бояр, в дополнение к военной службе, еще и “дякло давать”, то есть попытки фактически превратить их всех в наследных крестьян. Потому что главная простая феодальная формула литовского жизни в XYI века. оставалась неизменной – “до воли и ласки господарской”. Потом такое часто делали с околичною шляхтой в Речи Посполитой.
Постоянная борьба за древние права и численные вмешательства высшей власти княжества в пользу тех бояр – “не надобе им сена косить и дякол давать и имеют оные нам служить той службой, как и другие бояре шляхта” – ни к чему не вели, ибо наместники ее решения просто игнорировали [24]. Так в 1541 году бояре Радунские еще раз пришлось обращаться к королю и были им поддержаны в своих правах, но на этот раз такое решение было вынесено королем уже на новой основе – благодаря существованию “попису” 1528 года и решению сейма 1538 года. Видимо поэтому, при составлении следующей “описи”, радунские наместники решили свое взять верхом за помощью уже чисто юридических уловок, еще при записи той самой “описи”.
Уже довольно частый в те времена, унизительный и калечащий судьбу запись (уловка) боярина в “описи” в простое сословие в этом случае не привел однако к изменению действительного статуса и судьбы гербового шляхтича Нацовича. Потому что после выхода из под юрисдикции радунських наместников благодаря переезда на Волынь, опять таки благородный боярин Павел Янович уже в 1580 году работал там волостным урядником и помощником подстолия волынского по “местности Ружино”, где тогда жил, и исполнял он свои обязанности там по крайней мере до 1586 года [34, 35].
Однако на Волыни Павел Янович не сразу вернул себе действительное фамилия литовской ветви русинского (украинского) Рода, с которой его предки походили – Нецевич [12]. Некоторое время Павел Янович и его потомки пользовались здесь украинской окончательной формы фамилией Нециевич или Нециевич, что его носили в конце XVI века. члены того русинского (украинского) Рода, который жил на Волыни уже более чем полтора века подряд. Возможно, что то свое окончательной формы (чисто украинское) фамилия Павел Янович выбрал тогда, чтобы не усложнять себе решение вопросов получения наследства, потому что на то время все ветви этого украинского Дома непрерывно гасли.
В 1567 году на местах службы братьев Яна – боярина Жижморского Николая и боярина Жомойтского Ґабриеля – также находились уже только их сыновья, оба на имя Андрей. Только четвертый (возможный) брат, боярин Жомойтський Павел Нацович, оставался тогда еще живым и продолжал службу, вместе со своим сыном, третьим Андреем , на дворе Вилькея [29].
Однако названные выше дети трех (или четырех) братьев из боярского Рода “Нацевичей и Нецевичей”, герба Янина, имена которых сохранил “попис” 1567 года, вполне возможно что в них были не единственными. По крайней мере “за светлой памяти короля Стефана”, из Московского царства, будто вместе с князем Крупским (этого человека было записано в упомянутом ниже документе именно так, под этими двумя действительными определениями – то есть приведенным фамилией и титулом), под Полоцком, в армии Короны перешел еще один член этого Дома – “боярский сын” Николай Нецевич [36].
Этот класс свободных людей благородного происхождения возник в Московском княжестве еще в 1433 году – так тогда стали там называться потомки князей и бояр, роды которых «упали», но которые постоянно продолжали выступать членами различных земских нарушений. Они конечно владели (небольшими) земельными наделами, чаще всего прижизненную, но отдавали преимущество военной службе с них великому князю в его земском войске, то есть их нужно считать скорее всего просто профессиональными военными. Аналог таких благородных лиц существовал также и в великом княжестве Литовском – там это были малоземельные бояре II разряда (служебные), которые постоянно находились именно в рядах регулярной литовского войска.
Согласно записи в документе о конкретного короля и известных исторических событий тех времен, этот переход Николая Нецевича под Полоцком состоялся в 1579 году. Польская армия короля Стефана Батория подошла под это город 23 июля и быстро захватила все его многочисленные пригороды. Войск и даже просто вооруженных людей в Полоцке в то время вообще было мало, а кроме того полоцкие воеводы-князья, согласно их мыслей московского государя, царя Ивана IV, которые остались воспроизведенными в соответствующих записях российских разрядных книг, были еще и довольно «худые и глупые».
Сейчас после того, как стрелецких голов и сотников имеющихся военных отрядов Полоцка были избиты, а кроме того, как потом теми москвитянами считалось, имела место еще и предательство части его гарнизона, остатки этого русского войска отступили до городка Сокола, где все трое полоцких воевод-князей, и один окольничий, погибших при его штурме польским войском 25 сентября [330]. Последний окольничий сдал всю эту местность польскому королю и даже перешел к нему на службу, вместе с детьми, женщинами и теми воинскими людьми, которые у него еще оставались [187].
Однако, после завершения этой военной кампании, король Баторий разрешил всем пленникам, и, формально, «предателям», сделать свой собственный выбор – или жить на своей старой родине, то есть в Московском царстве, при этом оставаясь «на месте», или перебраться к землям Речи Посполитой. Подавляющее большинство из тех пленников таки решила оставаться «на городе», но того литвака, «нововиезжого господина» Николая Нецевича, среди них не было, поскольку древняя (промежуточная) родина его собственного рода находилась именно в великом княжестве Литовском, и он об этом хорошо знал и помнил.
При этом есть определенный смысл напомнить, что и смена сюзерена произошла у Николая Нецевича уже аж через 7 лет после формального прекращения существования в Московии царского института «опричнины», то есть никаких проблем с этой карающей структурой, и безусловно с тем «параноидальним и шизофреническим» царем, он, сейчас, а также его отец, скорее всего вообще не имели.
Что же касается, якобы, «измены» части полоцкого гарнизона, то в нескольких документах из дневника последнего похода Стефана Батория на Россию есть определенные упоминания о то обстоятельство, что как раз перед началом осады города Полоцка оттуда успели убежать отряды (отряд) во главе с (сотниками?) Крупским, Заболотським и Тетеріним. Однако первая из указанных лиц сотников (?) к Дому литовского князя Крупского вообще никакого отношения не имела, так что приведенный ранее запись о переходе Николая Нецевича в этом смысле не соответствует действительности. Воины этих отрядов (или отряда) сразу присоединились тогда к войскам Короны, и к обеспечению самой осады того города, которая длилась 4 недели [186].
Возможно инициатива бегства целого отряда, конечно названной москвитянами «предательством», шла именно от Тетерина. Потому его родственника, Тимофея Ивановича Тетерина, который «отъехал» в Литву в 1569 году, в Изборском, царь Иван IV называл предателем еще в письме, которое было написано им до того Тимофея в Вольмаре [221]. Это письмо было конечно написано значительно позже даты того «отъезда» Тимофея, аж в 1577 году, и некоторые родственники о существовании этого царского письма вообще могли знать, но они на него почему-то вообще не отреагировали. Между тем подобное письменное обвинения со стороны царя означало тогда у Ивана IV смерть для всех членов семьи обвиняемой, и иногда даже совершенно для всех членов рода «предателя», как об этом неоднократно свидетельствовал его страшный Синодик.
Однако другой, куда более весомой, причиной того бегства отряда, а вовсе не его измены, могла предстать и то обстоятельство, что перед подходом к Полоцка войск Короны, там, по приказу полоцких воевод, было зверски убито напрочь всех пленных литовских и польских военнослужащих, а их вдребезги обезображенные тела спустили тогда рекой, связав их до бревен. Видимо это полностью московское по своей сути зверское «действо» было слишком ужасным зрелищем даже для этих, уже ко всему на ту пору привыкших российских воинов, или именно таким оно безусловно встал по крайней мере для некоторой части остального гарнизона этого города.
В 1577 году что-то вроде этого зверского «действа» было осуществлено москвитянами относительно другого профессионального военного, 60-летнего маршала Гаспара фон Мюнстера, который был взят в плен под стенами города Ревель. Видимо на «возмездие» за то, что город так и не был ими захвачен, москвитяне сначала ослепили маршала, виколов ему глаза, а потом еще и на протяжении долгих времен забивали его самобичевания на дыбе, совершая при этом многочисленные «передышки». Психически нормальные люди вести себя таким образом вообще не могут, ибо подобное зверское «действо» никаким образом не мог бы выдержать мозг, но москвитян это видимо не касается.
Кроме того, полоцкими воеводами было принято также «дополнительное» решение поджечь город и укрыться с войском в Верхнем замке, что, опираясь на обстоятельства, которые уже тогда под Полоцком сложились, было просто бессмысленно делать с чисто военной точки зрения. Скорее всего именно после такого решения тех трех «глупых» воевод отряд (отряды) Крупского, Заболотского и Тетерина покинул город, чтобы вообще больше не нарываться на дальнейшие бессмысленные действия тех его «худых и глупых» руководителей [343].
Между тем князь Курбский, переход которого к войскам Короны имел место еще в далеком 1563 году, причем в совершенно другом городе и даже за другого короля, таки принимал участие в этом походе на Полоцк, но с самого начала похода «князь из Ковля» делал это уже находясь, конечно, в рядах войск объединенных тогда Польшу и Русь-Литву. И именно в Полоцке, через несколько дней после захвата войском Речи Посполитой последнего опорного пункта в той местности городка Сокола, он пишет в сентябре 1579 года свое третье послание великому князю московскому и царю Ивану IV (Грозному), больше всего и наиболее дерзкое из известных.
Еще предок Ивана IV , после захвата земель новгородского княжества, «выразил желание» именоваться государем (царем) «всеа Руси», то есть фактически Руси финского племени все, хоть вообще все Московское княжество занимало меньшую площадь, и было почти вдвое меньшим по количеству населения великого княжества Литовского, которое действительно протянулось от одного моря до другого. Однако реально царем предстал уже только именно Иван IV , да и то со временем он вынужден был отказаться от этого титула, по требованию своих хозяев, татаро-монголов.
То московский царь, не в «ответ» князю Курбскому, начал сразу писать тогда многочисленные послания Стефану Баторию, в которых подчеркивал, что это якобы он сам личностный отказался от защиты города Полоцка, «не желая кровопролития и по случаю гуманности». Польский король в своем ответе нещадно высмеял эти нелепые потуги московского царя «сохранить лицо» и даже предложил ему личный поединок, последнее - это вызов, конечно, не был принят.
Однако именно о князя Курбского (которого иногда также писали тогда Крупским!) исследователи почему-то в первую очередь вспоминали при толковании приведенного выше документа [36]. Хотя в том документе в действительности было записано фамилия Крупский, и оно таки существовало, как фамилия лиц отдельного литовского княжеского рода, который испокон веков жил именно в Волыни [185]. Так, например, в описании замков той Волыни 1545 года упоминается личность князя Василия Константиновича Крупского.
Тетерин, после перехода в ряды войска великого княжества Литовского, тоже занялся активным эпистолярным общением с Москвой, правда на значительно более низком, чем князь Курбский, уровне, однако в целом на одну с ним тему – «о неродословних людей». Видимо именно это обстоятельство, и измена Тимофея Тетерина, «сподвигнула» Ивана IV практически истребить ту часть этого российского рода, которая еще оставалась на то время жить в Московском царстве, причем «всеродно», вместе с их женами и детьми – все они впоследствии оказались вписанными в его страшного Синодику. Казнили и нескольких членов Рода Заболоцьких, но никаких воспоминаний в том Синодику (русь-литовские) племена Крупських и Нецевичей не осталось, возможно из той возможности, что их родители тогда уже умерли, а все остальные члены этих родов вообще жили на ту пору вне пределов Московского царства [211].
Между тем найти какие-то определенные указания об упомянутых Крупского, Заболоцкого и Тетерина, которые по крайней мере полтора года подряд находились в Полоцке, вместе с теми «худыми и глупыми» воеводами, в записях русских разрядных книг не удалось. Однако в армии Короны эти три лица впоследствии были хорошо известны ее руководству и даже командовали в ней отдельными воинскими подразделениями при осаде Пскова в 1581 году, где скорее всего, с ними также находился их старый жолнер, Николай Нецевич [186]. Конечно, что до этой поры он уже успел поселиться на Волыни, где от своих литовских родственников, которые несколько лет постоянно жили там, получил определенную долю наследства угасшего литовско-украинско-литовского рода бояр Нецевичей.
Отцом этого Николая, учитывая теснейшие родовые отношения его потомков с членами всех других линий рода, мог быть только кто-то из детей указанных трех (или четырех) братьев Нацевичей из боярского рода “Нацевичей и Нецевичей”, герба Янина. Для выяснения происхождения этого “боярского сына”, никаких документов отчество которого не осталось, видимо, имеет смысл рассмотреть версию, фундамент которой составляет сам факт довольно специфического использования, сразу тремя линиями этого рода, личного “семейного” имени Ярош.
Согласно статистических исследований по XVIII ст., в Беларуси и в Украине, “семейными” именами, преимущественно в честь дедов называли до 20 процентов малышей мужского пола [26]. Но потомкам трех линий этого рода надо было иметь более веские причины, чем простые родственные отношения, чтобы в начале ХУІІ века. дать имя Ярош сразу, как это в свое время уже было в истории этого рода, троим его детям, а еще одному дать имя Героним, которое также означает именно Ярош! Объяснить подобное можно только тем, что таким образом род чтил память кого-то из своих почтенных предков на это личное имя, который сделал для всего рода нечто весьма существенное, вроде того, что в свое время сделал для него боярин Радунский Андрей Нецевич.
Согласно этой версии уважаемым предком и отцом “боярского сына” Николая, скорее всего представал старший сын боярина Жижморского Николая, вероятно, по имени “Ярош”, который был первым в роду назван так не в честь своего прадеда. По возрасту именно он еще до начала беспорядков в Жмуди мог по какому-то случаю эмигрировать в соседнее с той Русь-Литвой Московское царство. На новом месте помещение он также стал важной персоной, получил там землю и чин московского боярина, уже за военную службу великому московскому князю, и родил на новой родине, около середины XVI в., по крайней мере одного сына, упомянутого выше Николая, вполне естественно названного им в честь деда [37].
Договорный общественный строй был вполне традиционным для Древней Руси и полностью наследовался в великом княжестве Литовском времен средневековья. Любой из вассалов великого князя литовского должен был служить ему только 40 дней на год, после чего становился свободным лицом. И после этого у него существовала полная возможность сделать свободный выбор между дальнейшей службой в том княжестве, или проживанием в соседней Московии. При этом, «отъезжая» в Московию, вассал никоим образом не нарушал законов и традиций Литовского княжества. Ибо каждый из вассалов безусловно имел тогда право вполне свободно поменять своего сюзерена. Преимущественно теми вассалами, которые тогда этим правом таки решались пользоваться, возникали именно литовские князья.
Конкретная причина, по которой род через некоторое время так определено почтил память одного из своих предков, появилась значительно позже тех событий. Однако не возникает никаких сомнений, что «боярский сын» Николай Нецевич безусловно был профессиональным военным, который сначала исполнял эти обязанности в армии московского князя (царя), потом в армии Короны, а в конце жизни стал заниматься обучением надлежащих к несению военной службы молодых людей основам военной деятельности. По крайней мере именно такую, очень полезную в те времена дело, он делал для всех четырех своих внуков.
Суть версии с отцовским происхождением опирается на то, что после перехода к Речи Посполитой “боярский сын” Николай Нецевич так таки никогда и не воспользовался гербом Янина! Это является вполне понятным, если его отцом действительно был именно безгербовий литовский боярин “Ярош”, который эмигрировал из Русь-Литвы в Московское княжество еще до получения этим родом герба Янина. В таком случае даже успешная служба в армии Короны не давала Николаю Нецевичу прав на тот герб его рода. Однако еще раз напомним – это только одна из возможных версий древних исторических событий, ибо за литвина и москвитина “Яроша”, в архивных документах, которые сохранились, в общем с русскими, по людям государева Двора середины XVI ст., а также тысяцким и десятным, никаких свидетельств найти не удалось [38,39,187].
Между тем о наличии очень близкого родства между коренными литовскими боярами – двумя кузенами Андреями Нацовичами и их третьим кузеном Павлом Яновичем, и еще одной боярской лицом, “москвитином” Николаем Нецевичем, свидетельствуют не только многочисленные документы общих судебных дел, которые они вели. Но и сам факт совместного проживания семей и потомков всех тех кузенов и этой московской боярской лица на единой родине древних предков этого рода в Волыни. Со временем, конечно, она была поделена в определенных долях между ними, затем, в конце XVII ст., снова частично объединена, но вскоре после того значительная часть этой древней собственности-таки ушла из этого рода, когда одна из его линий, которая жила на западе Волыни, погасла.
На эти земли родины рода указанные выше литовские бояре скорее всего перебрались только через некоторое время после Люблинской унии, потому акта о присоединении Волыни к Короне в июле 1569 года во Владимирском и Луцком уездах они не подписывали [40,41]. Зато, однако, отметим, что даже «войт большого села Паридубы», которое принадлежало тогда к негородового староства коритницкого (или Wreby), Городельского уезда, Белзского воеводства, Илья Нециевич, эти документы о государственное объединение также не подписывал, хотя он безусловно жил тогда в соседнем Ковельском уезде, где даже был одним из реально действующих на то время местных руководителей.
Доподлинно известно, что почти все свободные земли Волыни было роздано по шляхте еще в начале XYI века. [42]. Лишь на севере, в Ковельском уезде, были оставлены государственные земельные резервы Короны, которые образовались там из земель жены Жигмунда И, королевы Боны [43]. Поэтому именно в Ковельском уезде три городка, тридцать деревень и площадь пахотного грунта в 269 (294) полей получил в 1564 году, «на вихование» (а с 1567 года – в полную собственность, «по смерть», с подражанием по мужскому колену, но опять таки совсем не в ленное владение!) князь А.М. Курбский.
Ибо подчинить именно ему, не нарушив при этом основных законов великого княжества Литовского и унии, многочисленных гостей с тех вполне свободных состояний, которые уже давно владели в данной местности ее землями и имели там собственные имения – было просто юридически невозможно. Одним из тех трех городков была (Новая) Выжва, на расстоянии двух верст от которой начинались уже земли имений (Пустой) Хотивль и Остров, а в многочисленных деревень принадлежали как Городище и Мызове, так и Паридубы.
В то село Паридубы, которое было со всех сторон окружено большим дубовым бором, а его древние жители специализировались именно на производстве с вековых дубов гребных лодок, которые расходились потом по территории всего великого княжества Литовского, а уже потом в села Хотивль, Городище и Мызове, на эту давнюю родину рода, переехали жить из Русь-Литву, после порубіжної пределы, упомянутые выше трое кузенов с их семьями. Главным образом видимо вследствие записи (уловки) Павла Яновича “отчичом”, а также вероятно еще и потому, что украинский (русинский) род, из которого когда-то ушли их прямые предки, тогда уже непрерывно угасал – в ожидании большего достатка, а также разума и порядка на землях Короны.
Все эти боковые родственники (5 колено) запродали в Русь-Литве свои владения. Они перебирались жить в Волынь навсегда, и даже успели там уже до конца XYI века. взять для двух линий своего семейного круга сугубо украинское (русинское) фамилии Нецевич – родовая фамилия этого древнего литовско-украинского-литовского боярского рода. Вместе с тем члены третьей линии рода до середины ХУІІ века. пользовались здесь другим, уже таки сугубо украинским, фамилией той основы – Нециевич, но после упомянутой поры изменили его на то древнее родовое.
Вероятнее однако, что в следующем столетии они снова вернулись к использованию предыдущего фамилии своего рода, если принять во внимание конкретное название одного из Домов родовитой польской и литовской шляхты тех времен [196]. Надо отметить, что на протяжении полтора столетия новые члены рода из тех линий, которые продолжали жить на западе Волыни, еще испокон веков принадлежащие этому Роду земли там сохранили, но в начале XVIII ст., как о таком свидетельствуют судебные дела 1726 года, часть из тех родовых земель они уже продали, зато покупали там другие земли, например в селе Городище [44].
Вместе с тем не исключено, что в пору управляемого властью переселение литовцев на земли Украины-Руси, среди них существовали еще многочисленные роды с фамилиями, происхождение которым дало именно плотное прусское имя Нец. Потому на одинаковом расстоянии от села Мызове, как и упомянутое «базовое» для бояр Нецевичів село Паридубы, но уже в противоположном направлении, на северо-восток, еще и до сих пор существует село с чисто прусским наименованием, Низменные. Вместе с тем в давнюю пору средневековья исходное название этого поселения вообще была немного другой и еще ближе к прусской, а именно Неци (и его довольно часто называли тогда вообще поселением Нец). Оно, вместе с двумя соседними поселениями Комаров и Соловьи, мало в те времена 80 «дымов». Все эти три поселения принадлежали в начале XVII века. к собственности Милецкого Свято-Николаевского православного монастыря.
А сам то монастырь впервые упоминается в тестаменте еще першозасновника рода Сангушко, «князя на Ратно и Ковель», Дмитрия-Сангушко Федьковича, который умер в 1454 году. Этот тестамент было выдано им своей молодой жене, по имени Аня, которая на много лет пережила своего первого мужа. Среди добра, которое он ей оставлял, упоминается также «monastyr S. Nicolaya Mileze». То есть в те времена тот монастырь уже безусловно существовал, и поэтому вполне мог быть основанным еще именно в начале XY века. [344].
Первые упоминания о существовании поселения Соловьи находят в документах XIV века. [314]. То есть, никоим образом нельзя исключить, что в начале XY века уже обустроенные земли вблизи от существующего поселения Соловьи могли быть предоставленными в пользование упомянутым выше русь-литовским переселенцам. Основанное ими на этих землях (новое) поселения Неци вероятнее всего получило свое название как «отражение» родового фамилии одного из наиболее уважаемых переселенцев. Вместе с тем необходимо отметить, что ни одного письменного свидетельства о владении землей в поселении Неци именно теми русь-литовскими переселенцами, или вообще какими-то конкретными его обитателями, не сохранилось.
Между тем в поборовому реестре жителей города Луцка 1564 года записано аж 8 человек на родовое имя Ницко (и Нацко), которые выступали там рабочими самых разных на те времена профессий. При этом большинство из указанных лиц имели уже тогда в этом городе собственные «дымы» [315]. Однако сейчас не существует никакой возможности считать хотя бы часть из тех лиц шляхтой, а также невозможно вывести их происхождением именно из родов, которые (могли) в свое время основать упомянутое выше поселение Неци. Так же отсутствует любая возможность связать тех лиц из изучаемых в этом исследуемом роде бояр Нецевичей.
Земские суды были введены в свое время исключительно для решения дел между лицами шляхетского сословия. Также только шляхтичи получили право вносить записи своих документов в гродские и замковые старостинские книги. При отсутствии в пору средневековья других реальных «развлечений», в тех русских и русь-литвиновских шляхтичей, вполне образованных людей, которые в своем подавляющем большинстве обладали в ХVII веке. по крайней мере на трех языках – русском, польском и латиницей, даже возникала определенная жажда проводить между собой «интеллектуальные соревнования», то есть затяжные судебные разбирательства, которые длились иногда по десятку лет подряд. При этом до этих разборов тогда часто присоединялись и другие, существующие в ту пору многочисленные суды, и «пошла писать губерния». Однако именно наличие различных судебных документов этих судов, часть из которых сохранилась до наших дней, позволяет проводить надлежащие генеалогические разведки родов шляхтичей.
Анализ таких документов позволил сделать вывод, что члены двух линий рода, а именно тех, которые чаще всего использовали личное семейное имя Ярош, поддерживали между собой более тесные родственные отношения, чем с членами его последней (третьей) линии. В общих судебных делах члены третьей линии рода чаще всего назывались только “родственниками”, тогда как члены других двух линий всегда именовались там между собой “братьями”.
В дальнейшем имеем по тем линиям рода договориться определять следующее:
первую линию рода, зачатого боярином Жижморским Николаем, продлил его сын москвитин “Ярош”,
вторую линию рода, зачатого боярином Жомойтским Ґабриелем, продолжил его сын Андрей,
третью линию рода, зачатого боярином Радунским Яном, продолжил его сын Павел (Нециевич).
Поскольку никаких свидетельств относительно семей всех этих трех (новых) удлинителей рода нет, то в следующих разделах разведки, для делиниации, то есть уточнения (или определения) отдельных линий этого боярского рода, весь имеющийся генеалогический материал будет рассматриваться уже только начиная с семей их прямых потомков. Еще двое кузенов, оба на имя Андрей, потомков по себе вообще не оставили и те два ответвления этого рода угасли, скорее всего, еще в конце XYI в.


Вернуться к началу
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 13 ] 

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 0


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения

Найти:
Перейти:  
cron
Powered by Forumenko © 2006–2014
Русская поддержка phpBB